огромными прыжками помчалась по его жилам, возвращая ему жизнь, чувства, силу и – как ни странно – даже волю.
– Клео, – произнес он, – что же…
– …нам теперь делать? – подхватила она. Она произнесла «нам» просто и естественно, как нечто само собой разумеющееся. Неразрывные узы, связавшие их, воспринимались ею как данность. И никакие слова не могли ни освятить, ни осквернить их.
Но его измученная душа, одержимая тем, что Сократ как-то назвал страстью к самоистязанию, не могла воспринять все это так просто. Он не мог оставить в покое то, что уже было хорошо само по себе. Ему обязательно нужно было начать копаться в себе, обрушить на ее беззащитную голову град унылых вопросов и очень логичных возражений, пока она наконец не прервала его:
– Может, ты все-таки замолчишь и продолжишь меня целовать? Мне это гораздо нужнее всех твоих разговоров!
– Но Клео! – простонал он. – Ведь ребенок, твой ребенок…
– Моего ребенка никогда не существовало, – ехидно сказала она. – Я солгала тебе, Аристон, мой повелитель! Я хотела причинить тебе боль, потому что…
– Почему? – спросил Аристон.
– Да я сама не знаю почему! Нет, опять вру! Теперь-то я знаю. Только сказать тебе не могу…
– Почему? – опять спросил он.
– Потому что мне стыдно. Ну поцелуй же меня! Ну пожалуйста! Прошу тебя!
Он наклонился к ее губам. Он целовал ее так, как никогда не делал этого прежде. Как женщину, а не хрупкую куклу. Затем он почувствовал, что она отталкивает его. Он тут же отпустил ее.
– Хватит, – сказала она прерывистым, задыхающимся голосом. – Я бы даже сказала, что это чересчур. Я не за этим сюда пришла, хотя Афродита свидетель, что мне необходима твоя ласка. Я пришла к тебе за помощью, мой господин, ибо ты единственный из всех, кого я знаю, кто был по-настоящему добр ко мне. Я очень сожалею, что солгала тебе тогда. Хотя, клянусь Афродитой и Эросом, я достаточно наказана за это. Я имею в виду тем, что ты перестал приходить ко мне. Уверяю тебя, о мой повелитель, это была пытка, которой могли бы позавидовать даже демоны, ибо каждый день, что я не видела тебя, какая-то маленькая частица меня умирала.
– Клео! – прошептал он.
– Клео! – передразнила она его. – Как ты красноречив, любовь моя! Какие дивные слова льются из твоих уст! Но сейчас я не могу даже пококетничать с тобой. Мне слишком больно. Орхомен, он…
– Это мерзкое чудовище! Она покачала головой.
– Нет, Аристон, – сказала она. – Он не чудовище, и ты это знаешь. Он неплохой человек, даже добрый, хотя и грубоват, и когда демоны не вселяются в него…
– …что случается слишком часто!
– Да. Теперь слишком часто. И я не могу больше этого выносить, хотя во всем виновата сама.
Аристон удивленно посмотрел на нее. Высокая, с царственной осанкой, в свои девятнадцать лет она уже выглядела совсем взрослой. Он и не подозревал, что ее дикие галльские соплеменники сочли бы ее просто недомерком и уж во всяком случае слишком хрупкой, чтобы быть, по их понятиям, красивой, так как среди галлов женщины ростом и силой частенько превосходили мужчин.
– В чем же ты виновата, Клео? – спросил он.
– Он застал меня, когда я писала твое имя на куске пергамента. Только твое имя – ничего более. Видишь ли, Феорис научила меня писать. И первое слово, которое я выучила, было твое имя. Я могла часами сидеть и смотреть на него. Даже буквы его казались мне прекрасными. Альфа, ро, йота, сигма, тау, омега, ню – Аристон. «Лучший». Прекрасное имя прекрасного человека. Имя моей любви.
– Перестань, Клео!
– Я знаю, что не должна этого говорить, но ты меня не остановишь. – Неожиданно она рассмеялась. «Смех вышел не очень-то веселым», – подумал он.
– Как видишь, я тоже умею красиво говорить, по крайней мере с тобой, не будучи лаконичным лаконцем. Кстати, Феорис сказала мне, что слово «лаконичный» происходит именно отсюда, ибо все вы, лакедемоняне, неразговорчивы и ужасно застенчивы. Это правда?
– Правда, – сказал Аристон. – Для большинства спартанцев легче умереть, чем произнести длинную речь.
– Ну так не говори ничего. Просто поцелуй меня. Затем внезапно, безо всякого перехода, вся ее боль прорвалась наружу.
– О, Аристон, что же нам делать? – рыдала она.
– Прежде всего избавить тебя от него, – мрачно сказал Аристон. – Ты можешь идти?
– Сюда же я дошла. Точнее, даже не дошла, а добежала. А что?
– А то, что мы сейчас пойдем к окружному судье, – заявил Аристон.
– Ну и что это даст? – угрюмо спросила Клеотера. – По закону, муж имеет полное право бить свою жену, если, по его мнению, она это заслужила. Ну а если я приду к судье вместе с тобой – это будет само по себе лучшим доказательством того, что я это заслужила. Если, конечно, тут вообще нужны какие-либо доказательства. На самом деле здесь и доказывать нечего. Конечно заслужила.
– Не говори глупостей, Клео! – сказал Аристон. – Тебе достаточно предъявить бумагу, которую я заставил его подписать, и…
Она удивленно воззрилась на него.
– Какую бумагу, мой господин? – спросила она. Аристон улыбнулся.
– Я это тоже предвидел. Я имею в виду то, что он не даст ее тебе. На этот случай я передал вторую копию судье, а еще одну оставил себе. Ну идем же!
Но она не двинулась с места. Он остановился, пристально посмотрел на нее и добавил, немного запнувшись:
– Если, конечно, ты хочешь избавиться от Орхомена. Ты хочешь этого, Клеотера?
Она подняла голову и взглянула на него. Ее голубые глаза прояснились.
– Да, – сказала она. – Я хочу этого больше всего на свете. Кроме одного…
Он стоял и смотрел на нее. У него вновь перехватило дыхание, сердце перестало биться.
– И что же это? – прошептал он.
– Принадлежать тебе. Быть твоей, – просто сказала Клеотера.
– Г-м-м-м, – промычал астуном. – Ну а в чем же ты провинилась, женщина, за что твой муж так избил тебя? Шлялась по улицам? Завела любовников? К примеру, вот этого господина?
Клеотера вновь натянула пеплос на свои исполосованные плетью плечи.
– Аристон! – жалобно простонала она.
– Ничего подобного, – заявил Аристон, стараясь сдержать свой гнев. – Ее муж много пьет. А напившись, он…
– Очень правдоподобная история! – фыркнул судья. – Это белокурое дитя так прелестно, что любой мужчина захотел бы…
Аристон молча подал ему свиток пергамента, который он заставил Орхомена подписать в присутствии прежнего астунома, к несчастью, уже покинувшего этот пост, где полусумасшедший спартанец клялся Афиной никогда не бить свою жену и не причинять ей какого-либо вреда.
– Ну, что ты теперь скажешь? – осведомился Аристон. Астуном внимательно прочел бумагу.
– Уж не знаю, что и сказать, – заявил он. – Просто не представляю, с чего бы это человек в здравом уме стал подписывать нечто подобное.
– Может быть, все дело в том, что он не в здравом уме, – спокойно сказал Аристон. – Послушай, о достойный судья, я знаю Орхомена почти всю свою жизнь. И когда он сообщил мне, что собирается жениться – уже во второй раз, – и попросил у меня денег, чтобы выкупить эту девушку из рабства, я заставил его подписать эту бумагу именно потому, что хорошо его знаю. Более того, по моему настоянию он подписал ее до того, как я увидел его избранницу, чтобы не возникало никаких сомнений в моей личной незаинтересованности.
– Что касается сомнений, – проворчал астуном, – то мне вообще непонятно, зачем тебе понадобилась эта бумага!
