– Тихо. Пошли со мной, – шепнула Дженна.
Пинта осторожно, чтобы не разбудить Карума, выпростала из-под него ноги и вслед за Дженной вылезла на поляну.
– Мы что, оставим его тут? – спросила она.
– А ты как думаешь?
– Да я так просто.
– Пока он спит, мы поищем какую-нибудь еду.
– А ты знаешь, что у меня полон карман орехов?
– Нет.
– Это я тоже просто так, – прыснула Пинта.
– От голода ты делаешься смешливой.
– А ты – мрачной. Из-за одного этого надо скорей искать съестное.
Они разделились – Пинта двинулась к северу, в лес, а Дженна по краю поляны.
Пинта выдернула пять съедобных корешков – круглые луковки были острые на вкус, но приятные. Она сгрызла одну, продолжая искать. На чертополох она наткнулась обычным манером – задом – и тут же вспомнила стишок Катроны:
Это значило, что молодые нежные корни особенно вкусны. Пинта, стараясь не уколоться, выкопала корень и откусила кусочек. По вкусу он напоминал сельдерей.
Дженна тем временем нашла птичьи гнезда – все пустые, кроме одного. В этом лежали три яйца, и Дженна забрала их, уповая на то, что птенцы в них еще не развились. Пригоршня орехов, еще в зеленых обертках, дополнила ее долю добычи.
Девочки сошлись у дерева и разбудили Карума – он заворчал было, но мигом перестал, услышав о еде. Яйца, к счастью, оказались без зародышей. Показав Каруму, как проколоть скорлупу ножом, девочки взяли и себе по яйцу и жадно выпили содержимое. Карум, поколебавшись только миг, сделал то же самое.
– Вот никогда не думал, что это так вкусно, – сказал он. – Отроду ничего лучше не едал.
Дженна улыбнулась, а Пинта сказала:
– В хейме говорят: «Голод – лучшая приправа». Но раньше я этого не понимала.
– Я тоже – а теперь понимаю, – засмеялся Карум. Он пожевал корень чертополоха и сказал задумчиво: – При луне вы точно сестры – светлая и темная.
Дженна захлопала в ладоши.
– Мы и есть сестры. Знаешь ли ты, что Пинту в хейме зовут «тенью», потому что…
– Пора идти, – прервала ее Пинта, высыпав свою долю орехов на траву. – Пока ты еще не выдала все наши тайны, Джо-ан-энна. – И Пинта сердито полезла в дупло за котомкой и мечом.
– Она устала, проголодалась, и… – начала Дженна.
– Она ревнует, – сказал Карум.
– Ревнует? К кому?
– К тебе. Ко мне. К нам обоим.
– К нам? – Дженна помолчала чуть-чуть, потом произнесла очень медленно: – Никаких «нас» нет. – И встала.
Карум хотел взять ее за руку, но она как будто не заметила этого, и он тоже встал.
– Дженна, я думал… Я чувствовал…
– Есть только женщина Альты и мужчина, воззвавший к ней о защите. Больше ничего. – И Дженна отвернулась к Пинте, которая молча ждала их у дерева.
Все так же молча, они шли по ночному лесу, с Пинтой во главе. На открытых местах они отбрасывали длинные тени, которые соприкасались друг с другом так, как не смели они. Лес, словно в насмешку над их молчанием, полнился звуками. Таинственно шуршали листья, мелкие зверьки шмыгали в подлеске, с низко нависшей ветки неумолчно кричала ночная птица, и шелестели по земле ноги путников.
Несколько часов они прошли в полном безмолвии, обуреваемые каждый своими чувствами. Дженна несколько раз порывалась сказать что-нибудь Пинте или Каруму – и понимала, что не может, что все сказанное ею будет неверным. И она продолжала идти, опустив голову, почти не замечая окружающего – пока ее не остановила переливчатая птичья трель.
Карум, продолжавший шагать как ни в чем не бывало, наткнулся на нее. Они отскочили в стороны, и Дженна повалилась на Пинту, обернувшуюся к ней.
Пинта подхватила ее, шепча:
– Для дрозда слишком рано. Солнце еще не согрело лес, да и света нет, кроме лунного.
Дженна кивнула, сделав Каруму знак молчать. Настойчивая трель прозвучала снова.
– Наши или чужие? – шепнула Пинта прямо в ухо Дженне. Та вместо ответа поднесла руку ко рту и испустила свой заливчатый свист. – Славно у тебя получается! – одобрила Пинта.
Позади них возникла тень и прошипела:
