его вопрос адресован и Никите Муравьеву:
— Вы рассказываете о конституции, о законах. Я не имею возражений, придет время, и мы их обсудим. Но вы говорите, что время проведения революции где-то в далеком будущем. А этот день мы сами ускорим. Император может погибнуть намного раньше. Ведь совсем нетрудно встретить его на Царскосельской дороге отряду решительных мужей с черными масками на лицах…
Пестель внимательно и долго смотрит на Лунина. Но кавалергардский ротмистр совершенно спокоен. Его лицо, как обычно, приветливо и несколько бледно.
Пестель развертывает огромную организационную работу. Это, можно сказать, «черная работа» революционера. Он не только создает свой колоссальный труд — «Русскую правду». Пестель непосредственно руководит двумя пламенными революционерами Южного общества. Это его первые сподвижники — Сергей Муравьев-Апостол и Михаил Бестужев-Рюмин. Он пишет для них директивы, программу переговоров с Тайным обществом поляков, затем работает над резюме «Русской правды» для Рюмина к предстоявшим ему переговорам с организацией «Соединенные славяне». Пестель разрабатывает план революционного похода на Москву и Петербург. Он ищет возможность привлечь к Тайному обществу высших командиров и с их помощью повести за собой целый корпус Южной армии.
Как-то Александр Поджио написал о Пестеле сильные и незабываемые слова. Он так описывал свою первую встречу с ним:
«Уши мои оглушила его слава; я так много знал, так много слышал о нем, что он уже не мог меня удивить ни своим умом, ни рассуждениями, ни чем другим».
Поджио вспоминал далее, что Пестель начал разговор с ним с «азбуки» политики, введя затем его в свою республику… Наконец приступил к заговору и свершению невероятного покушения.
«Давайте же сосчитаем жертвы! — и стиснул свою руку, чтобы произвести ужасный подсчет на пальцах.
Я начал называть их по именам, а он считал их. Когда дошли до женщин, он меня прервал и сказал:
— Знаете ли, это все-таки ужасное дело.
— Не менее вас понимаю это.
Сразу же его рука оказалась передо мной. И ужасное число достигло тринадцати.
Наконец, когда я остановился в замешательстве, он сказал:
— Но это еще не все. Ведь следует устранить и тех членов фамилии, которые находятся за границей.
— Да, — сказал я, — тогда поистине нет конца этому ужасу, так как великие княгини имеют детей».
Спустя какое-то время Пестель будет категорически отрицать показания Поджио перед Следственной комиссией. Он признает, что действительно замышлял цареубийство, но заявит, что такие драматические и ужасные перечисления на пальцах не имели места. Он останется спокойным и твердым.
В 1824 году проводились интенсивные совещания между руководителями Северного и Южного обществ. Встречи происходили в Петербурге. Пестель настаивал на слиянии обоих обществ. Он вел об этом переговоры с князем Сергеем Трубецким. Долгими часами разговаривал с поэтом Кондратием Рылеевым. Предлагал им места в Директории Южного общества, говорил, что у них общая цель и, таким образом, следует идти единым путем.
Члены Северного общества отнеслись сдержанно к предложениям Пестеля. Вызывали беспокойство его сильная воля, железный характер. В его лице видели своего рода русского Наполеона. Даже Александр Поджио, когда однажды выслушал пламенную речь Пестеля, сказал ему, что, по всей видимости, его изберут диктатором будущего Временного правительства. Пестель тут же возразил, что носит нерусскую фамилию и весьма неудобно ему иметь неограниченную власть над русским народом.
Но даже эти слова не успокоили членов Северного общества. Рылеев прямо ему сказал, что видит в нем подражателя Наполеону, «похитителя свободы», завоеванной в ходе Великой французской революции.
Об этой настороженности к Пестелю писал в своих воспоминаниях князь Сергей Волконский, когда он был уже в преклонном возрасте — за его плечами было 30-летнее заточение и изгнание в Сибирь.
«Полагаю обязанностью, — писал Сергей Волконский, — оспаривать убеждение, тогда уже вкравшееся между членами общества и как-то доныне существующее, что Павел Иванович Пестель действовал из видов тщеславия и искал при удаче захватить власть, а не имел целью чистые общие выгоды, — мнение, обидное памяти того, кто принес свою жизнь в жертву общему делу. Я помню, что в 1824 г., говоря о делах общества в интимной беседе со мной, он мне сказал: „Продолжают видеть во мне, даже в самом обществе, честолюбца, который намерен в мутной воде половить рыбу; мне тогда только удастся разрушить это предубеждение, когда я перестану быть председателем Южной думы и даже удалюсь из России за границу. Это уже решено, и я надеюсь, что вы, по вашей дружбе ко мне, не будете против…“
На это решение я высказал Пестелю, что удаление его от звания главы Южной думы нанесет удар ее успешным действиям, что он один может управлять и ходом дел, и личностями, что с отъездом его прервется нить общих действий, что ему, спокойному совестью, нечего принимать к сердцу пустомелье некоторых лиц, которые пустили в ход такие неосновательные выводы не из чистой преданности к делу, а под влиянием тех, которые выбыли из членов общества и желают оправдать свое отступничество. Теплые мои увещания, голос истинного убеждения моего заставили Пестеля отказаться от своего намерения: но как суждено было нашему обществу потерпеть неудачу, то теперь я и не рад, что отклонил его от поездки в чужие края. Он был бы жив и был бы в глазах Европы иным историком нашему делу…»
Имя Павла Пестеля известно всему обществу. В 27 лет он полковник, командир Вятского полка 2-й Южной армии в Киевской губернии. Его начальник, командующий армией граф П. X. Витгенштейн, говорил о нем: «Его хватает на все. Дай ему командовать армией или назначь его министром — везде будет на своем месте». Начальник штаба 2-й армии генерал П. Д. Киселев также искал общества своего подчиненного, часами просиживал в скромной квартире Пестеля. Он был поражен его огромными знаниями, его умом, умением по-новому смотреть на многие явления и факты, глубокими и верными суждениями. В одном из писем генерал Киселев писал своему приятелю в Генеральном штабе генералу А. А. Закревскому: «Из всего здешнего синклита он единственный, и только он, может быть полезным, ибо умен, обладает большими знаниями и всегда отлично держится. Пестель такой закваски, что может занимать любое место с пользой для дела. Жаль что чин его не позволяет, но если окажется дежурным генералом, начальником штаба корпуса — везде принесет пользу, так как имеет отличную голову и много усердия».
Пестель познакомился с Александром Пушкиным. Оба сразу же убедились, что о многом близком могут говорить между собой. Уже при первой встрече они обсуждали множество разнообразных тем. Говорили о политике, философии, литературе. Интересные, содержательные разговоры и беседы с Пушкиным воодушевляли Пестеля, он не мог скрывать своего удовольствия и восторга от них, как и восхищения великим поэтом.
Пушкин настолько взволнован встречей, что в дневнике за 9 апреля 1821 года записал: «Утро провел с Пестелем, умный человек во всем смысле этого слова. „Сердцем я материалист, — говорил он, — но мой разум этому противится“. Мы с ним имели разговор метафизический, политический, нравственный и проч. Он один из самых оригинальных умов, которых я знаю…»
Пушкин часто думал о Пестеле. Даже тогда, когда писал стихи. Об этих его мыслях остались свидетельства на полях рукописей… Пушкин рисовал силуэты Пестеля. Гусиное перо поэта очерчивало его тонкий, красивый профиль, волевой подбородок, высокий лоб.
30 сентября 1823 года император прибыл в Тульчин, чтобы произвести лично смотр 2-й армии. На следующий день начались двухдневные маневры.
В честь царя был устроен настоящий военный спектакль. 65 тысяч солдат и офицеров — пехотинцев, кавалеристов и артиллеристов — продефилировали перед самодержцем. Эта огромная масса войск протянулась на пять верст. Александр I придирчиво следил за их прохождением. Одним из первых перед ним промаршировал Вятский полк во главе с полковником Павлом Пестелем.
Царь прищурил глаза. Он изумлен безукоризненной четкостью и стройностью солдатских рядов. Конечно же, за отличной выучкой, за железным ритмом военного строя видны были плоды усилий полкового командира.
— Превосходно! Это как будто моя гвардия, — проговорил император, обратившись к стоявшему поблизости генералу Дибичу.
