Карамзина. Он заявляет, что его воображение, пылающее священной любовью к Отечеству, ищет в истории России, написанной русским гражданином, не просто триумфа, не словесности, а законченный памятник славы и благородного происхождения. М. Орлов считал, что славяне сыграли огромную роль в разрушении Римской империи и что именно с этого следует начинать историю нового времени. Он возражает, что якобы Рюрик дал Древней Руси основы государственности. М. Орлов твердо убежден, что государственное объединение славян — это результат сложных внутренних процессов. Он утверждает, что еще до появления викингов общественное и государственное развитие Древней Руси было настолько высоким, что именно из той эпохи идет позднейшее величие России. «Как могло так случиться, — писал М. Орлов, — что Россия существовала до Рюрика без каких-либо политических связей, сразу же стала единой и той же ступени величия, восторжествовала над междоусобицей князей». Орлов не верит, что это было какое-то «историческое чудо», как утверждал Карамзин. Он считал, что начало русской истории восходит к древнему народному правлению — до Рюрика. М. Орлов оспаривал основной тезис Карамзина об «исконности» и «незыблемости» самодержавия на Руси.
Император назначил Михаила Орлова начальником штаба 4-го пехотного корпуса, которым командовал выдающийся герой Отечественной войны генерал Н. Раевский, отец будущей декабристки Марии Николаевны Волконской. М. Орлов должен был покинуть Петербург и отправиться в Киев. Он считал это проявлением немилости. Император удалял беспокойного генерала, державшегося весьма независимо и дерзнувшего в частном письме предложить ему освобождение крестьян.
Отделение «Библейского общества» в Киеве, занимавшееся распространением мистицизма и библии, сразу же избрало… генерала М. Орлова своим вице-президентом. Орлов решил использовать это общество, реакционное по существу, в своих политических целях.
В отделении общества он выступил с речью, которая потрясла всех. М. Орлов яростно заклеймил мракобесов, политических староверов — любителей не древности, но старины, не добродетелей, но только обычаев отцов наших, хулителей всех новых изобретений, врагов света и стражей тьмы. «Они суть настоящие отрасли варварства средних веков… Наконец, история наша полна их покушений против возрождения России. Они были личными неприятелями великого нашего преобразователя, они неоднократно покушались на жизнь его и бунтовали стрельцов в Москве, как бунтуют янычары в Царьграде… преследовали всех благомыслящих людей, и теперь еще, когда луч просвещения начинает озарять Отечество наше, они употребляют все усилия, чтобы обратить его к прежнему невежеству и оградить непроницаемой стеной от набегов наук и художеств», — заявил М. Орлов перед смущенными слушателями. С таким же негодованием он саркастически клеймил помещиков, владевших крепостными крестьянами.
«Сии политические староверы, — говорил он, — руководствуются самыми странными правилами: они думают, что вселенная создана для них одних, что они составляют особенный род, избранный… для угнетения других, что люди разделяются на две части: одна — назначенная для рабского челобития, другая — для гордого умствования в начальстве. В сем уверении, — восклицал М. Орлов, — они стяжают для себя все дары небесные, все сокровища земные, все превосходство и нравственное, и естественное, а народу предоставляют умышленно одни труды и терпение. Наконец, — заключал он, — эти люди являются создателями деспотической системы управления, которая душит все новое».
Эта речь была настолько смелой, представлялась таким открытым нападением на правительство и реакцию, что… никто не отважился вступить в спор. Ее только отказались напечатать.
Вся прогрессивная Россия дала высокую оценку этой речи. Поэт П. Вяземский заметил: «Орлов скроен не по простой мерке, я в восхищении от этой речи». А. Тургенев писал в связи с этим событием: «Самое прекрасное у Орлова — это страсть к благу Отечества. Она сохраняет его благородную и возвышенную душу».
Вскоре М. Орлов получил новое назначение — командира 16-й пехотной дивизии в Молдавии. В связи с этим он писал своему другу Александру Николаевичу Раевскому — брату его жены Екатерины: «Наконец назначен дивизионным командиром. Прощаюсь с мирным Киевом, с городом, который сначала считал местом моего политического изгнания и с которым теперь не без грусти расстаюсь. Отправляюсь на новое свое поприще, где уже буду самостоятельным начальником».
«Самостоятельный начальник» открывает невиданную до того страницу. Он защищает солдат. В Кишиневе прочитали его приказ, в котором говорилось, что если солдаты бегут из армии, то не беглецы виноваты, а их начальники. Новый генерал объявил: «Я обязуюсь перед всеми честным моим словом, что предам их военному суду, какого бы звания и чина они ни были. Все прежние их заслуги падут перед сею непростительною виною, ибо нет заслуг, которые могли бы в таком случае отвратить от преступного начальника тяжкого наказания». В том же приказе генерал М. Орлов осуждает «слишком строгое обращение с солдатами и дисциплину, основанную на побоях». Своим солдатам он заявил, что «почитает великим злодеем того офицера, который, следуя внушению слепой ярости, без осмотрительности, без предварительного обличения, часто без нужды и даже без причины употребляет вверенную ему власть на истязание солдат».
Генерал М. Орлов предупредил подчиненных ему офицеров, что этот приказ должны знать все солдаты в дивизии и что при смотре полков, если обнаружится хотя бы один солдат, не знающий об этом приказе, «будут строго наказываться ротные командиры».
С этого приказа М. Орлов начал проводить в жизнь политическую программу «Союза благоденствия».
Из-под его пера вышли такие новые слова: «Солдаты — такие же люди, как и все мы, они чувствуют и мыслят, обладают добродетелями, свойственными им, и мы можем приобщить их ко всему великому и прекрасному без палки и побоев. Они достойны чести и славы, они — достойные сыны России, на них опирается вся надежда Отечества, и с ними — нет врага, которого нельзя бы было уничтожить».
Дом М. Орлова в Кишиневе стал прибежищем образованных и пламенных патриотов. Декабристы В. Ф. Раевский, названный потом «первым декабристом», полковник А. Непенин, генерал-майор П. С. Пущин — все они активные члены «Союза благоденствия» и частые гости в его доме. Постоянным гостем М. Орлова был А. С. Пушкин. Многие свои новые стихи он впервые читал именно Орлову и его друзьям. Эта взаимообогащающая дружба вдохновила Пушкина написать свободолюбивые стихотворения «Кинжал», «В. Л. Давыдову» («Меж тем как генерал Орлов…»), «Генералу Пущину» («В дыму, в крови, сквозь тучи стрел…»).
М. Орлов много работал для своего тайного политического дела. Он участвовал в съезде Тайного общества в Каменке — имении Давыдовых. Он познакомился с Иваном Якушкиным, написал программные документы. Он направлял деятельность «первого декабриста» В. Ф. Раевского. Активность Орлова не осталась незамеченной властями.
Майор В. Раевский — 25-летний патриот, член Тайного общества, один из революционных и способных его деятелей. Мечты о братстве, счастье для народа, свободе для людей он стремится превратить в конкретные дела. Он обучает своих солдат не только строевой службе, но излагает им историю, знакомит с политической географией мира, читает стихи. Он пишет перед ними на черной доске слова «самовластье», «тиранство», «конституция» и объясняет их значение. Он работает над программными документами революционного содержания — «О рабстве крестьян» и «О солдате». С болью и гневом он писал: «Взирая на помещика русского, я всегда воображаю, что он вспоен слезами и кровавым потом своих подданных; что атмосфера, которою он дышит, составлена из вздохов их несчастных; что элемент его есть корысть и бесчуствие». Он защищал солдат от произвола офицеров, внушал им чувства человеческого достоинства и гордости.
Когда 5 января 1822 года М. Орлов отправился в отпуск, командир корпуса генерал Сабанеев попытался отыскать следы тайной организации. Он понимал, что все эти новые веяния исходят от Орлова. Но чтобы добраться до него, он начал преследование Раевского. Сабанеев написал донесение П. Д. Киселеву о политической агитации Раевского среди солдат. Об этом узнал А. С. Пушкин, который поспешил окольным путем предупредить своего друга.
Вот как рассказывал об этом сам Раевский в своих воспоминаниях:
«5 февраля 1822 года в 9 часов пополудни ко мне в дверь постучали. Стоявший безмолвно подле меня арнаут вышел, чтобы узнать, кто пришел. Я лежал на диване и курил трубку.
— Здравствуй, душа моя! — проговорил сменившимся голосом стремительно вошедший Александр Сергеевич Пушкин.
