фехтования Огюст Гризье. У него брали уроки Александр Пушкин и Иван Анненков. Судьба его соотечественницы Полины глубоко взволновала Огюста. И когда Гризье навсегда уехал из России, в Париже он написал воспоминания о далекой стране. В них он рассказал и о судьбе Полины. Среди близких друзей Гризье был и писатель Александр Дюма. Прочитав записки друга, он буквально дни и ночи расспрашивал о соотечественнице. И в конце концов написал свой известный роман «Учитель фехтования».
В нем многие события освещены по-иному, изменены и имена героев. В романе Дюма мать Анненкова изображена нежной и любвеобильной дамой. Анненков переименован в Викинова, а Полина Гебль представлена Луизой Дюпюи… Но, несмотря на все эти изменения, книга стала своего рода разоблачением царизма, нанесла ощутимый удар по самодержавию и крепостничеству.
Роман был запрещен в России. На русском языке он был издан лишь после Великой Октябрьской социалистической революции[37].
Дюма как-то встретился в Париже с одной русской княгиней, придворной дамой императрицы. Она рассказала ему любопытную историю. Дюма тогда же записал ее в своем дневнике.
«Как-то русская императрица, уединившись в уютном будуаре, стала читать мой роман, — писал Дюма. — Пока она читала, незаметно вошел Николай I. Правда, читала не сама императрица, а ее придворная дама, читала вслух. Она была сильно смущена и поспешила спрятать книгу под подушку. Император подошел к августейшей своей супруге, начавшей трепетать при его неожиданном появлении, и в упор спросил:
— Вы что-то читали?
— Да, государь.
— Хотите, я Вам скажу, что Вы читали?
Императрица молчала.
— Вы читали роман Дюма «Записки учителя фехтования».
— Каким образом Вы узнали об этом, государь?
— Очень просто. Ведь это самый последний роман, запрещенный мною…»
Дюма гостил у Анненковых. Он был счастлив встретить соотечественницу, видеть живой и здоровой ее, прототипа героини Луизы Дюпюи. Позже он написал:
«Анненкова показывала мне браслет, который смастерил ей Бестужев и надел на ее руку так, что она до смерти не снимала его. Браслет, перстень и нательный крестик, которые она носила, были сделаны из цепей ее мужа…»
Не теряйте бодрости духа своего…
Одиннадцать героических женщин разделили судьбу декабристов. Вслед за Трубецкой, Волконской, Муравьевой отправились в путь и другие, которым император дал разрешение. Одна за другой уехали в Сибирь Нарышкина, Фонвизина, Ентальцева, Юшневская, Розен.
Вспомним, что среди них были и две молодые француженки, которые даже не знали русского языка. Но и они смело отправились в далекий и тяжелый путь. В суровую и незнакомую Сибирь поехали Полина Гебль и Камилла Ледантю. Их подвигу отведены страницы в русской истории.
Было много русских женщин, которые стремились отправиться в Сибирь, чтобы разделить каторгу своих мужей, но Николай I им отказал. Он запретил 18-летней Якушкиной отправиться вместе с детьми к своему супругу — Ивану Якушкину.
Трагичной была судьба Анастасии Якушкиной. Она никогда больше не увидела супруга. Они посылали друг другу нежные письма. Многие годы жили надеждой, что в один прекрасный день все же встретятся.
Декабрист Басаргин в воспоминаниях рассказывал, что, когда их тюремный транспорт по пути в Сибирь остановился в Ярославле, он встретил там графиню Надежду Шереметеву — мать жены молодого Якушкина.
«Когда выходили садиться в повозки, то встретили ее вместе с дочерью, державшею на руках грудного младенца, в коридоре, посреди толпы собравшихся любопытных. Они обняли, благословили нас и все время не осушали глаз. Жена Якушкина была тогда 18-летняя молодая женщина, замечательной красоты. Нам было тяжко, грустно смотреть на это юное, прекрасное создание, так рано испытывающее бедствия этого мира и, может быть, обреченное своею обязанностью, своею привязанностью к мужу на вечную жизнь в сибирских рудниках, их разлуку с обществом, родными, детьми, со всем, что так дорого юности, образованию и сердцу».
У Анастасии Якушкиной было двое детей: Вячеслав и Евгений. Второй ее сын, Евгений, родился уже после ареста мужа. Она пережила много тяжелых часов и дней.
Узнала, что Иван Якушкин приговорен к смерти через отсечение головы. Царь смягчил приговор: вместо смертной казни назначил двадцать лет каторжных работ в Сибири с последующей пожизненной ссылкой.
Жизнь Анастасии Якушкиной явилась примером преданности и самоотверженности. Она была любящей матерью, заботилась о своих двух мальчиках, учила их любви и глубокому уважению к отцу. И когда сыновья научились писать, первые их письма были к отцу в Сибирь.
Переписка Ивана Якушкина с его семьей — волнующие страницы высоких мыслей и благородства. Когда сыновья подросли, он им писал издалека письма-напутствия. Это педагогические рассуждения, умные родительские пожелания.
«Знать и уметь, — писал он сыновьям, — две вещи часто совершенно разные: уменье и без знаний кой-как плетется своим путем на свете, а знание без уменья в действительной жизни — прежалкая и пресыщенная вещь».
Семнадцать лет спустя Анастасия Якушкина тяжело заболела. Мать ее отправила к друзьям Якушкина в Сибирь одно за другим три письма, чтобы подготовить его к печальной развязке. Но никто не осмелился сказать ему об этих письмах. Иван Якушкин бесконечно и глубоко любил свою жену…
В 1842 году он организовал в Ялуторовске мужскую школу, сам преподавал в ней, учил детей сибирских крестьян. В память жены организовал и вторую, женскую школу. Сам писал учебники, сам оплачивал учителей. Женская гимназия, созданная Якушкиным, была единственной образцовой гимназией во всей Западной Сибири.
В 1850 году, всего лишь за несколько лет до амнистии, жены декабристов встретились с осужденными петрашевцами. Это были молодые, полные энтузиазма члены кружка, созданного Петрашевским. Они выступали за республиканский строй, боролись против крепостничества, за революционное переустройство общества. Членом кружка был и 28-летний Федор Достоевский.
Достоевский уже тогда был известным писателем. Его книги «Бедные люди», «Неточка Незванова» и «Белые ночи» читали и в Сибири. Достоевский тяжело переживал свое заключение. День и ночь его мучили видения и воспоминания об эшафоте, о белых балахонах, в которые их одели по ритуалу мнимой смертной казни.
В тот страшный день Достоевский написал свое знаменитое письмо к брату Михаилу:
«Брат! Я не уныл и не пал духом. Жизнь везде жизнь, жизнь в нас самих, а не во внешнем. Подле меня будут люди, и быть человеком между людьми и остаться им навсегда в каких бы то ни было несчастьях, не уныхь и не пасть — вот в чем жизнь, в чем задача ее. Я осознал это… Но во мне осталось сердце и та же плоть и кровь, которая также может и любить, и страдать, и жалеть, и помнить, а это все-таки жизнь. Никогда еще таких обильных и здоровых запасов духовной жизни не кипело во мае, как теперь…»
Первой руку помощи петрашевцам протянула декабристка Наталья Фонвизина. Она увидела Петрашевскохо больным, в кандалах. Они встретились в тюрьме, в его камере. Фонвизина пережила тяжелые минуты при этой встрече. Петрашевскмй ей рассказал, что знал одного 25-летнего молодого человека, которого звали Димитрием Фонвизиным. Он был близок их политическому кружку… Но был тяжело болен, уже на пороге смерти. Это и спасло ею от ареста и тюрьмы.
Наталья Фонвизина слушала рассказ о собственном сыне! Он уже давно умер. Она плакала и слушала о живом юноше, о том, которого она уже не знала, который вырос и стал петрашевцем.
Наталья Фонвизина и Полина Анненкова встречались и с Достоевским. Единственная книга, которая была разрешена в тюрьме, — это Евангелие. Две декабристки подарили ему его, а в обложке книги спрятали деньги.
«Мы увидели этих великих страдалиц, — писал Достоевский, — добровольно последовавших за своими
