Он просунул конец веревки меж связанных запястий Тависа, а потом натянул ее поверх спины Мефистофеля, привязанного к повозке. Жеребец поднял голову и начал злобно прядать ушами, но он даже не переступил с ноги на ногу, когда Сандор потянул за веревку так, что руки Тависа оказались наполовину прижатыми к лошадиной спине, а самому Тавису пришлось бы стоять на цыпочках, захоти он подняться.
Вальдраку погладил темно-коричневую шею жеребца.
– Стой спокойно, мой друг! – почти ласково сказал ему он. – Тебе никакого зла не причинят.
Затем он расстегнул свой пояс. Я тут же увидела, что пояс у него необычный, что это металлическая цепь с кожаной петлей на одном конце. Цепь была не очень крупная, не толще моего мизинца.
– У меня с Диной уговор, – сказал он Тавису, который стоял прижавшись щекой к боку Мефистофеля и не спускал глаз с цепи. – Знаешь, бить девчонок – последнее дело. Так что, когда Дина недостойно ведет себя… Да, малый, сожалею, но взбучку придется задать тебе.
Мне хотелось сопротивляться, у меня было желание громко заорать, что не было никакого уговора, а все это выдумка Вальдраку. Но я побоялась: стоит мне что-то сказать, станет еще хуже. И, закусив губу, придержала язык. Да, я придержала язык… Я уставилась вниз, в землю, и понадеялась, да, понадеялась, что Вальдраку тогда увидит, что я усвоила урок и что бить Тависа не надо.
И все-таки он ударил мальчика. Цепь просвистела в воздухе, когда Вальдраку замахнулся ею. А потом раздался ужасный, мерзкий звук. Тавис закричал. И я не в силах была дольше глядеть в землю. На его светлокожей веснушчатой спине осталась длинная темная полоска в палец шириной. И пока я так беспомощно стояла, глядя на мальчика, из полоски выступила кровь и заструилась по спине бедняги Тависа. Я же была в такой ярости, что душа моя совсем почернела. Взгляни я на Вальдраку, и глаза мои в моем безграничном бешенстве прожгли бы его насквозь. Как мог взрослый человек – мужчина – так бить мальчика, как мог он хлестнуть своей мерзкой цепью… Я едва удержалась и смолчала…
– Он еще жив, – ледяным голосом произнес Вальдраку, и я поняла, что это предупреждение. Ведь он сказал мне: «Ежели ты когда-нибудь используешь свои ведьмины глаза или свой ведьмин голос против меня или моих людей, мы убьем его!»
И я не сомневалась, что это он и имел в виду. Вальдраку протянул руку:
– Отдай мне твое украшение!
Тавис стоял, прижавшись лицом к боку лошади, но хоть пытался это скрыть, я услыхала, что он плакал. Но что я могла сделать? Я развязала тонкий кожаный шнурок и положила Знак Пробуждающей Совесть в протянутую руку Вальдраку.
– Так-то лучше! – одобрил он. – Замечательно, Сандор. А теперь сажай мальчишку обратно в повозку.
Он поднял амулет навстречу последним дневным лучам света.
– Олово! – коротко произнес он. – Немного эмали. Едва ли стоит хотя бы скиллинг.
Он бросил Знак Пробуждающей Совесть Антону, и тот схватил его здоровой рукой.
– Возьми, раз уж тебе так хочется!
Антон слегка потер большим пальцем эмаль. Хотя он, как видно, был вовсе не в восторге, но все же сунул украшение в кошель, висевший у него на поясе.
Я была как потерянная… Всего-навсего маленькая круглая оловянная пластинка, и все же мне казалось, будто я утратила частицу самой себя.
– Надеюсь, ты извлек какой-то урок? – негромко произнес Вальдраку, похлопав по шее Мефистофеля.
Огромное животное фыркнуло и покачало головой, а в разгар всего этого я вдруг удивилась, что жеребец вообще не отпрянул в сторону от удара, как поступило бы большинство лошадей. Где ему было знать, что удар этот предназначен Тавису, а не ему?
Тут мне пришла на память злорадная ухмылка Сандора. Ведь он в тот же миг уже знал, что замыслил Вальдраку. И в этом, вероятно, было совсем простое объяснение того, почему Мефистофель стоял спокойно, как утес, несмотря на свист цепи и крик Тависа.
Они проделывали это и раньше.
К вечеру следующего дня дорога стала шире, а окружавшая нас лесная чаща не была уже всюду такой густой и мрачной. Вокруг, там, где кто-то валил ели и корчевал пни, образовались прогалины, так что трава и люпин и мелкая тщедушная поросль юных березок получили достаточно света, чтобы справляться с жизнью. А еще там слышался шум и клокотание падающей воды.
Вальдраку бросил взгляд на солнце, освещавшее как раз верхние ветви елей.
– Возьми-ка теперь ту лошадь да поскреби ей немного копыта! – закричал он тому, кто тянул за собой хромую гнедую. – Нам желательно до темноты добраться в Дракану!
Дракана? Что это такое? Где это?
Мне очень хотелось это узнать, но спросить я не смела… Не смела после того, что Вальдраку сделал с Тависом. Ночью меня разбудил чей-то плач. То был очень тихий, сдавленный плач, скорее – всхлипывания. И все-таки даже этого было достаточно, чтобы вызвать раздражение стоявшего на страже Сандора.
– А ну заткнись, кончай с этим хныканьем, молокосос! – прошипел он.
Тихие всхлипы резко прекратились. Но долгое время я не могла снова заснуть, так как думала о Тависе, лежавшем там с изувеченной, болевшей спиной, о Тависе, что боялся, и наверняка ему было тоже одиноко. Если бы я отдала Знак Пробуждающей Совесть сразу! Это Вальдраку ударил его своей мерзкой цепью, но мне все же казалось, что в этом была доля и моей вины тоже. Не будь я так строптива… Сделай я в тот же миг то, о чем меня просили…
… Ведь я же знала, что Вальдраку не отступит ни перед чем, когда речь идет о том, чтобы исполнить свою волю.
Повозка, ехавшая перед нами, с величайшим трудом переваливала через крутой остроконечный гребень холма и почти в тот же миг начала исчезать из виду. Но вот настал и наш черед. Мефистофель лез из кожи вон, чтобы одолеть последний взлет перед вершиной. Зад коня напрягся, жилы проступили. Но вот откуда-то вынырнула дорога, и мы оказались на пути вниз в узкую долину. На дне дола бежала река, а рядом с ней на берегу вокруг нескольких крупных строений раскинулся город. Некоторые из них были раза в три выше обычных домов. Над рекой высился удивительный мост, на котором было укреплено множество мельничьих колес. Их было так много, что я не сразу смогла их сосчитать.
Лошади навострили уши и прибавили шагу, даже хромавшая гнедая заспешила. Сразу было видно, что они бывали здесь раньше и знали, что их ждут конюшня и корм. Ведь ради меня они бы не стали спешить. Мне же совсем не хотелось думать о том, что ждет меня.
ДАВИН
Будто хворь…
Ветер свистел, летая над верхушками вереска, а Кречет изворачивался так и сяк, пытаясь повернуться задом к ветру. Я закоченел, меня трясло, потому как утром погода стояла совсем летняя и мягкая и я не надел ничего поверх рубашки. Будь Каллан со мной, он бы выругал меня: «Никогда не надейся, малец, на погоду в горах. Она меняется быстрее, чем настроение у девчонки». Но я не думал ни о чем другом, кроме как улизнуть из дома.
Матушка была ныне на ногах, но уставала от малейших усилий, а уж бледна – будто привидение! При одном взгляде на нее у меня болело сердце. Я проглотил за завтраком несколько ложек каши и тут же поднялся из-за стола.
– Поеду верхом! – сказал я. Сначала она не вымолвила ни слова, а потом кивнула:
– Береги себя!
Она остерегалась и не глядела прямо на меня, вела себя точь-в-точь как всегда с чужаками.
– Быть может… – начал было я, но потом не мог заставить себя произнести слова громко. – Быть
