нужные части его тела, он потянулся к лежавшим на стуле сигаретам, но ухватил вместо них зачем-то пульт от телевизора и, все еще не понимая зачем, ткнул в первую попавшуюся кнопку.
На пыльный, но понемногу прояснившийся экран вылез довольно противный парень с микрофоном в руках.
— …с неофициальным визитом, — сказал парень. — На время пребывания в нашем городе ее высочество остановилось… она остановилась… в резиденции посла…
Произнеся последние слова, говоривший вместе с микрофоном отъехал назад, так что стал виден в полроста. Одет он был хорошо, как никто в буднее утро не одевается, — в светлом пиджаке и рубашке с галстуком. А позади светлого пиджака обнаружился старинный желто-белый двухэтажный дом с наглухо закрытой лакированной дверью, над которой плескался флаг цветов моря и неба, с крестами, львами, щитами и венками.
— …откуда, после короткого ознакомления с некоторыми достопримечательностями столицы, отбыла… отбыло… в аэропорт Домодедово, — закончил парень и вдруг ни с того ни с сего обратился в кому-то с вопросительной интонацией: — Зинаида?..
Немедленно на экране его сменила еще более неприятная девушка, сидевшая в закрытом помещении и раздраженно глядевшая в экран складного компьютера.
— Спасибо, Семен, — сказала она в компьютер и подняла глаза на застывшего от всего увиденного Игоря Алексеевича. — А теперь из аэропорта Домодедово репортаж нашего корреспондента Василия Племянникова. Василий?..
В телевизоре взвыли самолетные двигатели, и появился с микрофоном в руке Василий, длинноволосый, в отличие от коротко стриженного и аккуратно причесанного Семена, и, вместо пиджака с галстуком, в короткой курточке поверх майки, но тоже несимпатичный. Аэродромный ветер красиво трепал длинные волосы Василия, а позади этих хорошо вымытых и наверняка лишенных малейшей перхоти волос по бетону полз и разворачивался короткий и толстенький самолет с уже знакомым флагом на борту.
— Здравствуйте, Зинаида, — сказал Василий после небольшой паузы, которую он выдержал с напряженным выражением лица, возникающим обычно, если внезапно прихватило живот. — Только что мы видим, как взлетает, взлетая, вылетающий из аэропорта Домодедово, мы видели, из аэропорта, самолет, лайнер, который мы видим, воздушный лайнер, которым отправляется, улетая, к себе на родину после неофициального визита, но дружеского, вот на наших глазах он набирает высоту, нет, еще нет, вот он выруливает на взлетную полосу, полосу взлета, и перед отлетом, перед возвращением на родину, мы взяли эксклюзивное интервью, нам дала интервью эксклюзивное ее величество… вернее, ее высочество, точнее, ее высочество принцесса, как вы знаете, находившаяся с коротким неофициальным… вот он вырулил на взлетную полосу, сейчас будет взлетать… ее высоче…
Двигатели взвыли громче, самолет с флагом вырвался из-за волос Василия и быстро поехал по бетону, все быстрее и быстрее, а двигатели выли, и Игорь Алексеевич Капец так и не расслышал имя своей любимой.
Зато он увидел ее.
На экране опять появились волосы Василия, но теперь их показывали со стороны затылка.
А из-за волос выглядывало лицо совсем юной, лет шестнадцати на вид, девушки, и Игорь эту незнакомую ему девушку сразу узнал — узнал эту бледность с зеленоватым оттенком, какая бывает у девушек, проведших бессонную ночь, эти немного навыкате карие с вишневым оттенком глаза, этот широкий рот подростка.
Обычно про таких девушек говорят «некрасивая, но милая».
— Эх, ты, — сказал Игорь Капец принцессе, — что ж ты так? Не попрощалась даже…
Девушка быстро шевелила узкими губами, но слов ее не было слышно.
— …особенно люди… э-э… вашего города, — вместо девушки заговорила удивительно глупым голосом скрытая в телевизоре переводчица. — Ее высочество говорит, что москвичи очень добрые, сердечные и… ну, это… благородные. Те, кого она встретила и успела… в общем… полюбить… да, полюбить всей душой. И она… в смысле ее высочество… передает свою благодарность и любовь этим прекрасным людям. И шлет им… да, воздушный поцелуй. Благодарю вас.
Голос заткнулся, а на экране остался только светло-голубой воздух с желтым кругом солнца посредине, к которому, задрав тупой нос, поднимался толстенький самолет с уже почти невидимым флагом на боку.
Игорь наконец закурил, сидя на кровати, но тут же бросил сигарету на пол, затоптал босой подошвой, встал, отломал ножку от стула и разбил ею сначала пустой террариум, потом телевизор, потом выбросил палку в открытое окно и лег снова спать.
А вечером того же дня добрые абхазские соседи вызвали «скорую», и она повезла больного к Преображенке, свернула на набережную, еще раз свернула, открылся шлагбаум, мелькнуло знакомое, увы, и нам светлое имя профессора Ганнушкина в названии медицинского учреждения, микроавтобус с крестом въехал в короткую аллею больших старых деревьев, свернул налево, затормозил, вышли, не торопясь, санитары…
И вся, как говорится, любовь. Где только от нее не лечатся! Причем некоторые даже успешно.
Вот и Капец И.А. был выписан через два месяца в состоянии устойчивой ремиссии и с передачей, конечно, на учет в психоневрологическом диспансере по месту его жительства.
Однако на поверку-то оказалась ремиссия не такой уж и устойчивой. Потому что домой, в комнату на Усачевке, Игорь не поехал. Вместо этого он направился — причем пешком, хотя деньги, вы не поверите, ему вернули вместе с одеждой все до копеечки — в совершенно противоположную сторону. К утру он зачем-то достиг Тушинского вещевого рынка, где вдруг проявил здравый смысл следующим образом: приобрел подходящую сезону одежду. Госпитализировали-то его прохладной весной, в толстой клетчатой рубахе и спортивных брюках из липкой синтетики, а выпустили в середине жаркого лета. И он купил на все деньги, шестьсот рублей, удобные и легкие штаны из хорошего турецкого материала, с большими карманами. Штаны эти напомнили ему покроем форменные, камуфляжные, и очень понравились, он их как надел в примерочной за коробками, так и не снял больше, а синтетические оставил на месте переодевания. Больше у него денег не было, только на тонкую и длинную сосиску в булке. После завтрака Игорь Алексеевич вытер кетчуп с лица оставшейся бумажкой, а бумажку аккуратно положил в урну, при этом в обычной урне обнаружился приятный сюрприз — кто-то, тоже обновив гардероб, бросил в мусор использованную, но вполне еще годную майку и крепкие ботинки типа тапочек… В общем, при выходе с рынка его уже было не узнать.
Да и до этого, если честно, в стриженном больничной машинкой наголо и обросшем за ночь светлой щетиной бомже нелегко было узнать подполковника, хотя бы и бывшего.
А он все шел себе и шел, пересек в воздухе, по прозрачному переходу, кольцевую автодорогу и двинулся дальше на северо-запад вдоль шоссе. Сверкающие машины, проносясь, обдавали его раздраженным ревом и ядовитым российским выхлопом, пыль покрывала лицо, огненное, уже закатное, солнце слепило глаза. Но он не щурился, глядя на пылающий шар, к которому вознеслась его лягушка.
Больше ему нечего было делать здесь, среди людей и других не способных к счастью тварей.
Да хватит же плакать! Не плачь, там встретимся.
В ОСОБО КРУПНЫХ РАЗМЕРАХ
Если повернуть от выхода из метро за угол, там они и стоят.
Много раз проносились, да и сейчас, бывает, проносятся над этим местом и вообще по городу слухи, что снесут их к такой-то матери как оскорбляющие общественное эстетическое чувство, не говоря уж о разжигании национальной розни, поскольку держат весь ряд азеры, и об ущемлении социальной справедливости, потому что наиболее политически активные пожилые граждане до сих пор расстраиваются из-за введения свободы торговли и последовавших за этим народных бедствий. Но ларьки остаются на своих местах, поощряя к сгущенному существованию быстрых крыс, бездомных нищих, приезжих девушек и других неизбежных жителей вольного мегаполиса. Стоят себе, как ни в чем не бывало, стеклянные
