это ведь только в России такая свобода, минздрав может предупреждать сколько угодно, а ты себе кури, если хочешь, да пей, коли деньги есть…
Осторожно вытащив сигарету из пачки и зажав ее в кулаке, сунув в карман древнюю зажигалку, он пошел в уборную — там, конечно, дым вообще не выветрится, так ведь неизвестно, кто курил… Покачиваясь от толчков на рельсовых стыках, слегка стукаясь плечами о стенки, прошел по коридору, оглянулся — вагон, готовясь к пересечению российской границы и к неизбежным при этом неприятностям, старательно спал. Он открыл дверь в тесный чулан с крайне несимпатичным — да, уже почти дома! — толчком посередине, шагнул, захлопнул дверь.
23
В тот же миг небольшая ладонь крепко закрыла его глаза, и он услышал знакомый — удивился, что сразу вспомнил — голос: «Тихо, Юра, тихо… Не оборачивайся, слушай…»
Ну, в конце концов, пусть это будет мой собственный внутренний голос, подумал он. Пусть это будет, подумал он, мой ангел-хранитель…
«…ты все живешь в прошедшем времени, Юра. Тебе все еще кажется, что эти придурки, сопровождающие, что вся эта государственная суета вокруг тебя, официальное признание — это невинные глупости, клоунада, отчасти даже забавно, приятно даже… Увы, клоунада длилась недолго, десять лет в конце прошлого века, ты же помнишь. Потом страна стала маленькой, но вернула величие. И теперь она опять заносит над тобой сапог, она опять может растоптать тебя. Ты действительно собираешься отдать премию подпольным правым, Хранителям Завета? Если ты въедешь в страну, все пропало — у тебя отберут деньги и… Беги, Юра. Не возвращайся. Не думай ни о ком. Да и о ком теперь тебе думать? Никого нет. Нас нет. Не возвращайся.»
Он кое-как протащился по коридору, шатаясь и хватаясь за поручни под окнами, и заперся в купе.
За стеной все так же бесперебойно храпели охранники.
Поезд входил в приграничную зону, сбрасывал скорость.
Он быстро выпил подряд три рюмки, собрал в чемодан разбросанное барахло, застелил постель — приготовился ко всему. И сел, завалился в угол, закрыл глаза.
Какой ужас — знать свою следующую минуту, думал он, это и есть пытка приговором. Зачем было меня предупреждать? Толку никакого, ничего не изменишь, просто обычная лишняя жестокость любящих людей…
Ну, так что?.. Сунуть в карман документы, тихонько пройти в тот тамбур, к которому не надо пробираться мимо купе конвоя. Как только поезд остановится перед границей, открыть дверь трехгранкой, с давних времен не вынимавшейся из дорожной сумки, осторожно слезть на междупутье, затаиться, прижавшись к вагонной стенке. И, едва поезд снова тронется, не торопясь, стараясь не оскользнуться на щебенке, двинуться назад. Найти телефон, объявить на весь мир, что жив и не возвращаюсь, остаюсь. Через час над головою повиснет вертолет, и, разворачиваясь, свалится лестница, подхватят… А через неделю и этот поезд, и этот страх исчезнут, растворятся в той же темной пустоте, куда ускользнуло все прошлое, все люди и большая часть меня самого. Будут только дощатый домик, чистенькая роща, толстые и смелые белки, прыгающие по веранде…
Или…
24
Вагон тряхнуло, бросило вверх и вбок — как будто рельсы под колесами кто-то крутанул, как детскую скакалку.
Гэбэшники немедленно ворвались в купе, подняли его с пола, усадили, прикрыли своими казенными телами, окутали запахами солдатского пота, сапожного крема, плохого одеколона.
— Бомбардировщики! — проорал Игорь Васильевич сквозь вздохи разрывов, хлопки лопающихся вагонных переборок, пение вылетающих стекол. — Джамахирия, мать бы их так! Вот под этот шумок они вас и похитят, уважаемый Юрий Ильич…
— И правда, — задумчиво согласился Сергей Иванович, — лауреата-то им похитить сам Аллах велел…
— Так что быстро подписывайте чек, Юрий Ильич, — тут же насел, но, надо признать, как-то дежурно насел, без энтузиазма, будто зная результат, Игорь Васильевич, — подписывайте, дорогой вы наш, а уж мы…
— Уж мы-то его передадим, куда следует, — подхватил Сергей Иванович, — прямо вашим Хранителям Завета и передадим…
— Или как их там? — вдруг с живым интересом уточнил Игорь Васильевич. — Адреса, телефоны, имена, клички?..
Он поглядел в окно. Там была тьма, вспышки выхватывали куски картины — переломившаяся опора высоковольтки, череда машин перед косо застывшим шлагбаумом, бегущая по обочине шоссе женщина…
Теперь это тоже прошлое, подумал он, тьма и вспышки, куски картины, puzzle, который мне не удалось сложить и никто никогда не сложит.
И больше уже не глядя ни на что и ни о чем не думая, лишь стараясь, чтобы от очередного взрыва не дрогнула рука, он подписал.
Тут же Игорь Васильевич с облегчением вздохнул, прижал служебный ствол к его затылку и нажал на спуск.
— Десять обещанных процентов, конечно, хрен получим, — сказал Сергей Иванович, пряча чек в потайной карман, пришитый к трусам изнутри, — но штуки по две могут дать, премию. За образцовое выполнение… Ведь что ни говори, Игорь Васильевич, а задание лично товарища Генерала… в смысле, господина Секретаря… то есть, Генерал-Секретаря… короче, выполнено задание, точно и в срок. К внеочередному званию даже могут представить…
— Шире карман держи, — злобно прошипел Игорь Васильевич, выталкивая тело из тамбура. — И про личное задание не болтай… Дадут «За выплату долга Отечеству», тебе третьей степени, а мне второй — и все…
25
Поезд, набирая скорость, погнал вихрь, и старые листья, газетные клочья и прочий легкий прах поднялись в воздух, полетели следом.
Поднялся и он.
Небо было ясное и пустое, и в себе он чувствовал такие же ясность и пустоту.
Слава Богу, — он усмехнулся первой одинокой мысли, — слава Богу, что стреляют они теперь все же так… чисто беллетристически стреляют, из сюжетных соображений… Какой-никакой, а прогресс…
На горизонте стояло зарево — там включила ночной свет Москва.
Там о тебе уже давно никто не скучает, тебе же сказано, вспомни… Впрочем… Разве ты можешь это знать?.. Возможно, они ждут, сами того не понимая… Ведь ты же хочешь туда, к ним?..
Да и стыдно — натворить и сбежать. Мальчишке было стыдно, а уж теперь-то…
Ах, вздорный ты старик. Чего раздумывать? Не ты выбираешь, разве забыл? Не ты решаешь…
Все давно решено. Пожизненно и далее. Возвращаться.
