поэтому, кстати, советский человек постоянно ориентировался на западную модель потребления. Не потому, что та модель была хороша, что она оптимально соответствовала его потребностям, а потому, что своей собственной он выработать был не в состоянии. Хуже того, на западную потребительскую модель - по той же самой причине - начинали понемногу ориентироваться и плановые органы.
Распределительная система пыталась симулировать результаты работы рынка. Результаты, как мы только что видели, достаточно несовершенные. Но если рынок искажает систему потребностей, то распределительная советская система искажала (и никоим образом не исправляла) результаты рынка, причем - иностранного! Получается что-то вроде «отражения» в философии Платона. Нагромождение ошибок.
При этом система неустанно провозглашала, что ориентирована на потребности людей. Поскольку же экономика была товарной, у людей были деньги и индивидуальный потребитель мог все же «голосовать рублем» (злотым, левом, чешской кроной), то это голосование неизбежно оказывалось отрицательным. Индивидуальный потребитель своим поведением лишь вносил в систему дополнительную дезорганизацию.
Ему давали достаточно денег, чтобы он купил определенное количество товаров. Но он эти товары не покупал. У него накапливались «лишние» деньги. Благодаря этим средствам начинал функционировать «черный рынок», а на складах пылились горы нереализованной продукции. А некоторые изделия вдруг становились дефицитом. Возникала потребительская истерия, когда люди бессмысленно бросались вдруг скупать какой-то товар, на который возник повышенный спрос.
Причем количество денег, необходимое для жизни в данном обществе, было рассчитано правильно, иными словами, деньги у всех были. Точно так же было правильно подсчитано количество простых, базовых товаров, необходимых для физического выживания, - хлеба, молока и т.д. Хотя порой перебои случались и с такими продуктами, но это скорее аномалия.
Выяснилось, что, если наши потребности определяет бюрократия, масштабы отчуждения могут вырасти. И рост благосостояния к концу советской эпохи не снимал проблему, а, наоборот, обострял ее.
В начале 1960-х годов появляется новое направление, получившее название рыночного социализма. На самом деле подобные концепции начали разрабатываться гораздо раньше. Уже в начале XX века немарксистскими экономистами выдвигались идеи совместимости рынка и социализма. Среди марксистов одним из первых подобные идеи стал развивать польский экономист Оскар Ланге (1904-1965). Будучи членом Польской социалистической партии (1928-47), он, после того как его страна вступила в коммунистический блок, вступил в 1948-м в Польскую объединенную рабочую партию, которая должна была заменить ликвидированную Сталиным компартию Польши. Хотя он и стал членом ЦК ПОРП, важных политических постов он не занимал, предпочтя должность ректора Главной школы планирования и статистики, а потом профессора Варшавского университета. Он участвовал в разработке планов экономического развития Индии, Цейлона, Египта и Ирака как советник по экономическим вопросам.
Идеи Ланге о необходимости совмещения плана и рынка формально относились не к развивающимся странам. Но их применимость для Восточной Европы была изначально очевидна.
Идея рыночного социализма получила разные интерпретации. Прежде всего, вспоминаются ранние работы - Яноша Корнаи. В 1957 году он назвал свою диссертацию «Сверхцентрализация в экономических системах», которая стала теоретическим манифестом рыночного социализма. По-английски был тогда же издан ее реферат, который был доступен и советским специалистам. Это очень интересный реферат, дающий качественное описание того, как реально функционировала советская система планирования. Описание модели планирования показывает, что цели, ставящиеся верхами системы, не совпадают с тем, как интерпретируют свои задачи средние и нижние ее звенья. В итоге поставленные цели оказываются в принципе недостижимы. Цель может быть совершенно реальная, но она недостижима в данной системе. Почему? Ведь, чтобы дойти до исполнителей, цель должна быть переформулирована в виде ряда конкретных задач, которые в свою очередь, доводятся до исполнителей в виде системы показателей. Сталинская система, кстати, не была сверхцентрализованной. Она была централизована авторитарно и не была столь же бюрократизирована, как система планирования, сложившаяся позднее. Товарищ Сталин или Серго Орджоникидзе могли просто вызвать к себе кого-то из директоров заводов и сказать: «Мне нужны такие самолеты, они должны так летать и так стрелять». Тот уже сам ломал голову, как это делать. Цель была ясна исполнителю, между ним и руководством было взаимопонимание на интуитивном уровне. К тому же было ясно: если с продукцией что-то будет не так, расплачиваться придется собственной головой. Это очень способствовало пониманию. Но в сверхцентрализованной бюрократической системе 1950-х годов все по-другому. Управлять большой многосекторной экономикой нельзя, как во времена начала индустриализации. Теперь центр формирует некую задачу, эта задача сначала дезинтегрируется - разделяется на ряд показателей, которые должны быть выполнены конкретными исполнителями. От них задания распределяются дальше, вниз. Так вы проходите еще три, четыре звена. После этого выясняется, что участники процесса работают не на выполнение первоначальной целостной задачи, а на реализацию тех конкретных показателей, которые вы им спустили. Никакой целостной задачи для них не существует. Потом начинается обратный процесс, информация возвращается назад и агрегируется. По мере того как мы узнаем о выполнении поставленных задач, обнаруживаются странные вещи. Получается не совсем то, что было задумано. Все показатели вроде бы формально достигнуты, а результат не соответствует поставленной цели.
В СССР был популярен анекдот про работницу завода швейных машинок. Когда она пыталась собрать из деталей свою продукцию в домашних условиях, почему-то всегда получался пулемет. Но с экономикой советского типа именно так и получалось. И руководители страны бывали обескуражены результатами выполнения своих планов не меньше, чем та работница из анекдота. Происходит классический процесс искажения информации. Чем больше у вас звеньев, тем больше будет искажение. В процессе формализации достигается уже не исходная целостная задача, а нечто такое, что специально никто не планировал. Это своего рода диалектика централизации.
Например, если показатели производства продукции устанавливаются в тоннах, все изделия будут чрезмерно тяжелыми. Потому что я не буду производить станки, я буду производить тонны. И чем тяжелее у меня получится станок, тем лучше. Японцы даже специально покупали советские станки на металлолом: в них была огромная станина, сооруженная с единственной целью - утяжелить продукцию.
Потом, когда стало ясно, к чему ведет такая практика, задания стали определять в рублях. В итоге вы получаете те же станки, только они почему-то становятся все дороже. Вы совмещаете показатели цены и веса - становится еще хуже: сразу и тяжело, и дорого. На протяжении всей советской истории плановики бились над «оптимальными показателями», да так ничего и не выходило, поскольку порок здесь в самом методе.
По мере того как единая система распадается на ряд подсистем, имеющих различные задачи, сформулированные в виде плановых показателей, начинают возникать и специфические интересы. Экономика начинает жить своей жизнью, становится все менее управляемой. Но она по-своему функциональна. Ее элементы взаимосвязаны. Нарушается не целостность экономики, а целеполагание. То есть отрицается тот самый изначальный социалистический идеал, согласно которому экономика должна быть подчинена неким осознанным и рационально сформированным целям, соответствующим коллективным интересам общества. Вот этот принцип как раз и нарушается. Маркс не писал про эффективность системы. Он прекрасно понимал, что эффективность - понятие относительное, что в каждой системе свои критерии эффективности.
Но Маркс, как и Вебер, исходит из того, что в системе должно быть рациональное целеполагание. Именно оно является коллективной демократической функцией общества.
А в экономике, которую описывает Корнаи, как раз эта главная функция, ради которой и нужно было устраивать все революции, полностью отменена. Система начинает жить своей жизнью по совершенно другим законам. Почему нужно сдавать металл? Потому что системе нужны килограммы! Люди получают работу, и управленческий механизм себя поддерживает, соответственно, уже работают реальные интересы.
Легко догадаться, что Корнаи предлагает снять возникшие противоречия с помощью рынка. Однако это чисто управленческое обоснование, которое исходит не из потребностей общества, а из того, как повысить
