конкретных культурных и исторических контекстах. Системная деградация общества - социологический факт. Я не знаю ни одной другой страны, которая всего за 10-15 лет так бы откатилась назад. Но ведь это означает колоссальный сдвиг в ментальности, в культурных моделях, в образцах поведения. Происходит процесс, который социологи называют архаизацией, но я предпочитаю термин «варваризация». По всем социологическим исследованиям видно, что «устаканиваются» сейчас модели, не имеющие отношения к modernity, - сугубо предмодерные идеалы иерархии, неравенства, доминирующие среди подавляющего большинства молодежи независимо от ее социального статуса. В этом отношении данная возрастная категория практически гомогенна, за редким исключением тех групп (на самом деле геттоизированных), которые описаны в статье.
Именно поэтому вызов режиму будет идти не слева. Вызов формируется справа - на той делянке, которую пытается окучивать сам режим. Ксенофобия - не следствие и не феномен политики Путина. Это проявление глубоких, масштабных драматических процессов изменения русской идентичности. Впервые в русской истории - и это революционный сдвиг, поверьте, - русские стали осознавать себя как общность не надэтническую, страновую, государственную, имперскую, а именно как этническую. Происходит такая самоидентификация, как правило, в форме ксенофобии, через противопоставление себя другим. Это связано еще и с тем, что впервые в собственной истории (по крайней мере за последние 500 лет) русские себя почувствовали очень слабым народом. В контексте большого времени они были народом успешным, одним из самых успешных в истории вообще, более преуспели только англосаксы.
А сейчас русские вдруг ощутили поражение, почувствовали себя народом слабым. Это фиксирует социология. Изменился образ конституирующего «другого», по которому самоопределяется нация. Если начиная с Петра (на самом деле еще с Алексея Михайловича) для русских - сначала для элиты, потом для народа - конституирующим «другим» был Запад, то теперь у нас иной конституирующий образ. Это кавказцы.
Причем опросы показывают, что этнофобия наиболее устойчива сейчас среди людей с высшим образованием и студентов. Это значит, что она хорошо отрефлексирована, но только не выносится в публичное пространство, не артикулируется.
С.М. Соловьев. Среди моих студентов (я преподаю в московском вузе) массовых антикавказских настроений не заметно. Высказывают их все-таки одиночки. Причем они обычно даже не знают, когда и почему началась первая чеченская война. Они говорят языком телевизора, они повторяют то, что слышали из «ящика».
А.Н. Тарасов . В 1997-м у нас вышла книга Патрика Шампаня «Делать мнение». В послесловии к ней Александр Ослон, гендиректор Фонда «Общественное мнение», просто бился в негодовании: как же можно так открыто писать, что социология не столько исследует общественное мнение, сколько формирует его, навязывая то, что выгодно элитам? Можно поставить вопрос: кто представляет сейчас наибольшую угрозу для России - американский империализм, исламский терроризм, китайский гегемонизм? И огромное большинство скажет: разумеется, исламский терроризм. Но если спросить, от кого вы и ваши родственники больше всего пострадали в последние годы: от кремлевских властей, от американского правительства, от чеченских террористов и т.д., - то большинство дружно ответит, что от кремлевских властей. Поэтому такой графы в опросах и нет. Куда удобнее морочить людям голову, спрашивая, боятся ли они больше кавказцев, цыган или американцев.
В.Д. Соловей. Россия - страна незападной истории, здесь очень многое по-другому, в том числе правизна и национализм. Алгоритм выхода из подобной ситуации в нашей традиции - это Смута. Начало XVII века, начало XX века, начало XXI века. Аналог режима Путина - не воцарение Михаила Романова, а правление Василия Шуйского. Это ремиссия. После ремиссии следует катастрофа, но не в форме революции. Смута не начинается «снизу» - только «сверху», когда бояре, ближний круг начинают рвать страну. Уже потом начинает втягиваться серый народ. Образцы поведения - культурные, политические, социальные - всегда транслируются «сверху». По замечанию Леонтия Бызова, режим Путина благоденствовал и процветал, пока ничего не делал. Но стоило только начать нечто предпринимать, как обнаружились его некомпетентность и неэффективность, и режим стал потрясающими темпами плодить недовольных и врагов.
Можно отнимать у богатых и отдавать часть бедным. Можно отнимать у бедных и иметь поддержку богатых. Но нельзя отнимать и у тех, и у других одновременно. Это противоречит любой логике политического выживания. Все тот же алгоритм русской Смуты - когда вдруг верховную власть словно лишают разума, и она совершает все ошибки, какие только возможно совершить.
Возникает новое поле - культурное и политическое, и в первую очередь социокультурное. В статье этот процесс показан на материале левой культуры. Но он захватывает гораздо более широкие слои. Это варево, каша, где перемешано левое с правым, а более чем обеспеченные люди оказываются революционерами. В среднем классе все больше недовольных. По разным причинам и поводам. Но все испытывают смутное чувство глубокого неудовлетворения, которое готово вылиться в практические действия. Сами они едва ли выйдут на улицы, но момента критической слабости режима не упустят. Собственно, на Украине уже отрабатывается модель свержения власти, в которую очень неплохо вложились русские финансисты.
Причем устойчиво такое изменение настроений стало ощущаться только в этом году. С делом «ЮКОСа» оно никак не связано. Вербализовать его очень трудно, это эмпатия, некое общее ощущение, более важное, чем все социологические индикаторы. Социология осмысливает постфактум, она еще никогда ничего не смогла предсказать.
Б.Ю. Кагарлицкий. Мне кажется, что перелом в сознании русских как этнокультурной группы связан не с подвижками вправо или влево. Скорее это попытка найти ответ на реальный вызов истории. А сейчас процессы, характерные для сдвига сознания молодого среднего класса еще с 1999-го, просто «доползли» до более старшего поколения. Отсюда это ощущение something in the air.
В.Д. Соловей. Конечно, это экзистенциальный вызов истории. И на него будут вырабатываться разные ответы, разные альтернативы - и левые, и правые. Но ни правые, ни левые ответы в чистом виде не имеют шансов на успех. Станут возникать совершенно фантасмагорические комбинации и синтезы. «Родина» - первый пример. Наша история знает и левых монархистов, и правых большевиков. Помните у Стендаля: «Каковы Ваши политические взгляды? - Bonapartiste revolutionnaire».
Напряжение и озабоченность возникают из разных источников. В одних социальных и демографических группах они ощущаются раньше, в других - позже. А то, что молодежь переживает наиболее остро, - общесоциологическая закономерность. Молодежь всегда радикальна. Думаю, Александр Тарасов не даст соврать: наша политически активная молодежь тяготеет более к фашизму, чем к левым идеям.
А.Н. Тарасов. В абсолютных цифрах правой молодежи, конечно, больше. Но это ничего не значит. Классические фашисты не имеют будущего. Они могут прийти к власти только с согласия и при поддержке правящих классов. Но после Второй мировой войны этого нигде и никогда не было: опыт Гитлера и Муссолини показал традиционным элитам, что приводить классических фашистов к власти - себе дороже. После Второй мировой все фашистские режимы были уже неклассическими: Стресснер, Пиночет, Д’Обюссон и им подобные. А вот левые имеют опыт прихода к власти вопреки желаниям традиционных элит. В этом разница.
Сейчас симпатизирующих, участвующих или готовых участвовать в организованных действиях на крайне правом фланге гораздо больше, чем на крайне левом. Но ситуация социологически нечистая: с 1991 -го власть боролась с левыми традициями, а не с правыми, и с телеэкрана мы слышали только про проклятых большевиков, убивших Романовых.
С.М. Соловьев. Не могу, конечно, претендовать на роль выразителя взглядов левой молодежи, но считаю необходимым обозначить несколько принципиальных моментов. Прежде всего я хотел бы возразить Валерию Дмитриевичу в вопросе о роли идеологических «образцов» в истории социальных движений. Вы, как мне кажется, не случайно проводили аналогии со Смутой, а не с революционным периодом конца XIX - начала XX веков. Тогда социальные идеалы не «спускались сверху», а возникали «снизу» - в рамках той революционной традиции, что родилась 14 декабря 1825 года одновременно с русской интеллигенцией. И она сейчас фактически мертва, что и создает огромные препятствия для развития левой культуры и левой политической практики.
Я здесь имею в виду понятие «интеллигенция», четко отделяя его от понятия «интеллектуалы».
