элиты, ведущие средства массовой информации, не говоря уже о бюрократии Европейского Союза и о крупнейших транснациональных корпорациях, оказалась провалена французскими избирателями с убийственным счетом 55 к 45%.
После исхода французского референдума итог голландского голосования уже никого не мог удивить - значение имел лишь счет, с которым голландцы поддержат французов. Напрасно комментаторы говорят о противоречии, возникшем между Францией и Германией. Немцам просто не дали проголосовать - вопрос кулуарно решили в парламенте. Если бы населению дали возможность высказаться, итоги, скорее всего, были бы такие же, как во Франции.
Вопрос о членстве Турции и Украины в Европейском Союзе будет теперь отложен на неопределенный срок - к великому благу обеих стран, которые смогут теперь излечиться от иррациональной веры, будто их проблемы могут магическим образом разрешиться с помощью брюссельской бюрократической волшебной палочки.
Рассуждения о необходимости «поддержать Европу» не могли скрыть от политически искушенных французских избирателей того, что процесс интеграции на практике направлен не на укрепление европейских ценностей, а на их разрушение. Европа, формируемая в пробирке брюссельской бюрократии под бдительным контролем транснациональных корпораций и международных банков, должна стать безликим континентом, где культура, социальные связи, местные традиции принесены в жертву единственно священным и вездесущим правилам свободного рынка, торжествующим с тоталитарной неукоснительностью.
Это странная Конституция, где основное внимание уделено не тому, как будут функционировать политические институты в объединенной Европе, а тому, чтобы придать силу закона многочисленным неолиберальным реформам, проведенным за последние годы. Жители Европы должны были отказаться от всего того, что составляло их отличие от населения других частей планеты - от сильных профсоюзов, от более высокой социальной защищенности, от общедоступного образования и здравоохранения, от пестрого многообразия укорененных в истории национальных обычаев и институтов.
Европе предлагалось забыть идеалы французской революции, выкинуть из истории идеалы антифашистского сопротивления, смириться с тем, что различия между правыми и левыми сведутся к оттенкам цветов на партийных флагах. Иными словами, европейцам предложили отказаться не только от социального государства, но и от реальной, содержательной демократии.
Средства массовой информации внушали, будто всякий, кто выступит против Конституции, поддержит националистов, клерикалов и ксенофобов. Однако пропаганда дала осечку. Левые вели свою кампанию отдельно от националистов и именно поэтому смогли мобилизовать на свою сторону массовую поддержку. Напротив, лидеры социалистов, примкнувшие к официальному правому лагерю, с каждым днем всё больше дискредитировали себя в глазах своих же сторонников. В ходе французского референдума власть и оппозиция выступили единым фронтом. И проиграли вместе. Итог голосования был вотумом недоверия народа своим политическим элитам.
Результаты референдума оказались ударом не только для правительства в Париже и чиновников Европейской Комиссии в Брюсселе. Речь идет о чем-то большем, нежели просто о провале предложенного документа. В конечном счете, текст Конституции представлял собой не более чем компиляцию многочисленных договоров и документов, уже принятых Европейским Союзом на протяжении последних 15 лет.
Но в том-то и дело, что существующий порядок подавляющему числу европейцев категорически не нравится. Проголосовав против Конституции, люди воспользовались возможностью выразить свое отношение к тем правилам, по которым их заставляют жить, к политикам и институтам, которые ими управляют.
Неолиберальная экономическая политика никогда не была слишком популярна. Политический триумф европейских и американских элит состоял в том, чтобы убедить обывателя, будто другого пути нет. Даже если нынешняя система вам отвратительна, изменить ничего нельзя. А то, чего вы хотите - заведомо невозможно.
Можно проводить выборы, которые ничего не решают. Можно вести дискуссии ниочем. Демократическую процедуру лишили её основного смысла - обсуждения альтернатив.
Французский и голландский референдум возвращают нас не только к исходной точке, после которой конституционные положения для Европы придется обсуждать заново. Они возвращают демократическому процессу содержание.
Специально для «Евразийского Дома».
ПРИЗРАК КАСЬЯНОВА
Как и положено всякому уважающему себя призраку, отставной глава правительства то появляется, то исчезает - безо всякой видимой причины. Его пресс-конференции так же лишены сколько-нибудь внятного повода, зато по всем основным вопросам текущей политики он хранит гробовое молчание.
В своё время пресса наградила Касьянова прозвищем «Миша два процента», намекая на откаты, которые он требовал с западных банкиров за решение вопроса о возврате кредитов. Сегодня сторонники бывшего премьера не устают доказывать, что подобные обвинения являются ложью. Однако прозвище «Миша два процента» уже намертво пристало к отставному политику, причем независимо от подозрений в коррупции. Независимо от того, брал Касьянов откаты или нет, его собственный рейтинг среди населения вряд ли превышает те же роковые два процента. Для победы на президентских выборах, на которые периодически намекает бывший глава кабинета, этого явно недостаточно.
Было бы, конечно, наивно думать, будто человек начисто лишенный каких-либо качеств, не может стать в России президентом. Вся история политической карьеры Владимира Путина говорит об обратном. Однако восхождение Путина было обусловлено двумя факторами. Во-первых, страна его не знала (а потому ему можно было приписывать любые качества, вплоть до взаимоисключающих), а во-вторых, государственная бюрократия была консолидирована вокруг его кандидатуры. Что касается Касьянова, то страна его уже знает. И если он не вызывает у людей особого страха, то и оснований для надежды не дает никаких. Что же касается бюрократии, то она в России сегодня не консолидирована. Но именно на неё возлагает надежды кандидат в президенты.
Он не ведет никакой кампании, не вербует сторонников, ничего особенно не обещает, а просто лениво ждет, когда же верноподданные бояре сами поднесут ему шапку Мономаха. Подобно сказочному Емеле, он явно намеревается въехать в царские хоромы, не слезая с печи, с той разницей, что русский народный герой удосужился хотя бы волшебную щуку изловить. А Касьянов вообще ничего не предпринимает.
Странным образом, именно это бездействие влияет на чиновников гипнотически. В стране разворачивается политический и социальный кризис, углублению которого не могут помешать даже впечатляющие цифры экономического роста. Доверие к власти стремительно падает, сами начальники - вплоть до высших эшелонов - растеряны и, зачастую, напуганы. Вопрос о том, что будет дальше, не может не волновать людей, привыкших к власти и комфорту. Поскольку же правление Путина не может продолжаться вечно, возникает и вопрос о преемнике.
В такой ситуации Касьянов ставит перед собой единственную задачу - внушить отечественной бюрократии представление о себе как устраивающем всех кандидате, получившем одобрение Запада, удобном для Китая, приемлемом для оппозиции, но отнюдь не враждебном и нынешней бюрократии. Политическая безликость становится притягательной. Остается, правда, маленькая загвоздка - как навязать такого кандидата населению. Но это проблема меньше всего волнует нашего героя: чиновники как-нибудь разберутся. Главное убедить их.
В конечном счете, вопрос о жизни после власти не может не волновать и самого Путина, а уж тем более деятелей из его ближайшего окружения. Для них проблема преемственности состоит не в том, как будут звать нового президента, какова будет его программа и какие последствия всё это будет иметь для России. Важно лишь то, как этот президент будет относиться лично к ним. А Касьянов, будучи человеком незлобным и особо на Кремль не обиженным, вполне может решать подобные вопросы ко всеобщему удовольствию.
