Еще в Швеции он стал заглядывать в рюмку, это случалось не часто, только по субботам, и только тогда, когда жена с сыном бывали в Союзе. К спиртному его не тянуло, он знал норму, никогда не был пьян, хотя мог выпить достаточно много. Свои встречи с бутылкой превращал в своеобразные ритуалы, ждал их всю неделю, готовился к ним. Процедура подготовки доставляла ему большое удовольствие, в уме прикидывал все до мелочей, с нетерпением ожидая предстоящую встречу. Водка скорее у него была поводом для задушевной откровенной беседы с самим собой. Особое удовольствие доставлял процесс практической подготовки к застолью. В пятницу вечером после работы Дронов садился в автомобиль и отправлялся в город за покупками. Рядом со знаменитой скульптурой Милеса «Орфеем» под площадью размещался великолепный рынок. В рыбном отделе Дронов покупал грамм двести королевской семги. Продавец нарезал тонкие нежные кусочки рыбы, перекладывал каждый кусок прозрачной бумагой. В мясном отделе покупал кусок вырезки. Она висела над прилавком темно-красными с белыми прожилками несимпатичными жгутами и вызывала сначала у Виктора удивление своей дороговизной и неприглядным видом, пока один знакомый швед не объяснил ему достоинства этого мяса. А когда Дронов в ресторане попробовал его, то окончательно оценил и полюбил деликатес.
Дома Дронов тщательно мыл руки, надевал фартук жены и приступал к готовке. Резал сало, привезенное еще из Союза, ровные розовые ломтики раскладывал аккуратно по краю тарелки, вынимал из холодильника банку нашенской горчицы «вырви глаз», шведскую сладкую, которую как масло можно было густо намазывать на хлеб, он не любил. Середину тарелки заполнял свежими огурцами и помидорами, порезанными на дольки. Все закуски красиво расставлял на столе в кухне, словно ожидал дорогих гостей. Наконец приступал к своей любимой закуске, как он называл, к королевскому блюду. Каждый кусочек семги на деревянной столовой доске свертывал в виде воронки, заполнял ее норвежскими очищенными креветками и сметаной. Все это сервировал на отдельной тарелке с долькой лимона и зеленью. Из морозилки вынимал покрывшуюся синей изморозью бутылку «Московской» с зеленой этикеткой, отвинчивал крышку, наливал стопку густой, изменившей свою вязкость под действием низкой температуры водки. Довольно потирая руки, прохаживался по кухне, любуясь своей работой. Улыбался, озорные огоньки загорались в его цыганских глазах, предвкушая приятное и задушевное застолье.
С небольшими промежутками Виктор выпивал три стопки, закусывал, закуривал сигарету, в голове возникали темы для дискуссий, споров с невидимыми оппонентами. Поводом, как правило, были какие- нибудь события прошедшей недели, встречи, беседы с иностранцами, прочитанная книга или острая статья в газете, новый кинофильм. Каждый день Дронов ощущал на себе столкновение двух миров: мира социализма и капитализма. В связи с этим у него возникало много вопросов, на которые он пытался найти ответы во время субботних застолий.
В академии марксизм-ленинизм преподавали начетнически, в отрыве от жизни люди, которые никогда не сталкивались лицом к лицу с капитализмом. Виктор очень быстро разобрался, что за нарядными витринами шикарных магазинов, заваленными товарами, за красивым фасадом скрывался беспощадный, жестокий мир с эгоистическим лозунгом: «Каждый за себя, а Бог за всех».
Учась в академии, Виктор с интересом слушал лекции по марксизму-ленинизму, которые очень интересно и доходчиво читал полковник с артиллерийскими эмблемами на черных бархатных петличках, стройный, подтянутый, с короткой на американский манер стрижкой густых жестких волос и небольшими черными усиками. Держался на кафедре он солидно, с достоинством, как положено молодому, только что защитившемуся ученому, может быть, с некоторым высокомерием, которое, по всей вероятности, объяснялось молодостью.
Дронову нравилось, как доходчиво, ясно и, как ему в то время казалось, убедительно излагал он основы диалектического материализма по четвертой главе «Краткого курса истории ВКП(б)». Четкие, строгие формулировки так и врезывались в память и оставались в ней на долгие годы. Правда, где-то в далеких глубинах сознания слова Сталина о том, что какой бы наукой ученый ни занимался, без знания основ марксизма-ленинизма, не владея марксистским диалектическим методом, он не может достичь высоких результатов, иногда вызывали в нем нечто похожее на сомнение. Но над подобными мыслями, которые в голове рождались крайне редко, витало что-то такое, что мгновенно убирало все возникающие сомнения, когда речь шла о классиках марксизма-ленинизма. Во время перерывов Виктор любил задавать преподавателю вопросы, и он охотно отвечал на них. Дронову казалось, что ему было приятно отвечать и нравилась любознательность и интерес к его предмету.
Как-то Виктору попала в руки только что вышедшая книга маршала Соколовского «Военная стратегия», которую с интересом прочитал. С некоторыми мыслями автора о характере будущей войны он был не согласен. В этот период внушали, что в случае ракетно-ядерной войны, несмотря на огромные людские и материальные потери, победителями в конце концов все равно будем мы, и эта война окончательно похоронит капитализм. В качестве доводов выдвигались превосходство нашей системы над капитализмом, что считалось аксиомой и не требовало каких-либо доказательств, а также обширность нашей территории, что и обеспечит нам живучесть и победу. Так примерно прикидывали наши военные стратеги, и с ними соглашались политики.
Но у Дронова зрела упрямая, может быть, даже крамольная по тем временам мысль, что победителя в будущей ракетно-ядерной войне быть не может. Он вынашивал эту мысль в себе и, наконец, не выдержал, набравшись смелости, решил поделиться ею с преподавателем. На большом перерыве после лекций Виктор выбрал момент и обратился к Максимову (такова была фамилия его наставника) с вопросом, который занозой засел у него в голове. Стараясь связать свой вопрос с изучаемым материалом и используя его в качестве аргументации, он, может быть, несколько сумбурно и сбивчиво изложил свою теорию невозможности термоядерной войны. Рассуждал он примерно так: с дальнейшим развитием техники будут совершенствоваться средства ведения вооруженной борьбы, и в конце концов их развитие приведет к тому, что война станет просто невозможной, так как в случае ее возникновения погибнут обе воюющие стороны. Практически тот, кто развяжет войну, уничтожит вместе с противником и себя своим же оружием, так как его воздействие станет глобальным.
Преподаватель внимательно, не перебивая, выслушал его, по-отечески обнял за плечи, отвел в сторонку и доверительным тихим голосом, почему-то оглядываясь по сторонам, сказал: «Голубчик, выброси ты эти мысли из головы и постарайся никому об этом не говорить. Это у тебя от молодости, перемелется и все пройдет. Ведь я тоже, по секрету тебе скажу, – он перешел почти на шепот, – в свое время по глупости да по молодости в своей кандидатской кое в чем усомнился и такое написал, что и сейчас, когда вспоминаю, мурашки по спине пробегают. Даже иногда по ночам снится, просыпаюсь в холодном поту. И если бы не послушал одного умного человека, не видать бы мне ученого звания, как своих ушей. Надо, голубчик, чувствовать пульс времени, а не идти на поводу у своих эмоций. Мало ли какая блажь может прийти в молодую-то, горячую голову. Лучше внимательно перечитай-ка последнее выступление Никиты Сергеевича на Генеральной Ассамблее ООН, какие удивительные по своей глубине и силе мысли он высказывает. А эти свои прожекты выбрось из головы».
Столкнувшись с капиталистической действительностью, выпивая по субботам, беседуя сам с собою, Дронов иногда подвергал сомнению некоторые постулаты марксизма, они ему уже не казались столь абсолютными, как прежде. «Действительно, – думал Виктор, – если естественные науки: физика, математика опираются на общепризнанные неоспоримые аксиомы, то марксизм-ленинизм да и все общественные науки не имеют такой основы, поэтому не могут быть приняты без весомых доказательств».
Большое сомнение вызывала у Дронова когда-то очень любимая им формула Ленина о нравственности, высказанная им на III съезде комсомола в 1920 году. Виктор любил эту работу Ленина, его простые слова, обращенные к молодежи, призывающие ее учиться, овладевать знаниями, накопленными человечеством. Формула Ленина – нравственно все, что служит делу построения коммунистического общества, – казалась Дронову безупречной. Со временем стал смущать Виктора вопрос, а кто судья? Кто должен судить, служит это делу построения коммунизма или нет? «Здесь собака зарыта, – думал Виктор, – ведь если судьями станут самозванцы, они натворят таких дел. Формула Ленина превращается в формулу Раскольникова о вседозволенности. Из этой формулы пошли чекистские „тройки”».
Эту шведскую традицию – выпивать в одиночку и вести беседу с самим собой – Дронов возобновил и в Штатах. Вот и нынешним вечером Виктор приступил к подготовке ужина. На этот раз он делал все в какой- то спешке, без прежнего вдохновения, словно спешил поскорее сесть за стол, выпить и поговорить по
