поняла. Да и тайны какие?то все покрывали. Игорь звал ее мамой, но все знали, что не она его родила. Ольга обязана была относиться к ней, как к свекрови, но сам князь Игорь сказал ей, что у него другая мать, и долго молчал. А потом об этом не говорил больше ни слова.
А уж когда Старый князь Олег полюбил Ольгу, ласково с ней обращался, засыпал подарками — какая ревность началась!
Сначала Ольга по неопытности не видела этого, но как?то случайно поймала взгляд княгини, наполненный такой ненавистью, что ее будто обожгло. Ненависть и мучение. Мучение от ненависти. И еще пущая за это ненависть. Это сейчас она понимает, а тогда…
Тогда была растеряна, повернулась к князю Игорю и он спросил ее: «Что с тобой?» Но Ольга подняла голову, задрав высоко подбородок. Ей стало казаться, что жемчужное ожерелье ее душит, золотой обруч сдавил виски, платок стянул шею. Она едва не потеряла сознание и покачнулась, а князь Игорь взял ее за руку и стиснул пальцы. Они стояли в гриднице[125] у князя Олега Старого, были на виду. Это ей и помогло.
С той поры стала Ольга всматриваться в княгиню, обдумывать ее слова, что та обращала к невестке. И многое ей открылось, что прежде не видела. Заметила и то, что княгиня делала легкие знаки ее подруженьке, которой Ольга больше всех доверяла… Отдалила Ольга ее от себя. Тут она себя и выдала… Больше всего, конечно, княгиню.
«Не хочется все это ворошить», — сказала себе Ольга…
Она лежала все так же неподвижно и даже забыла о посланнице Чернобога: так далеко унесли ее воспоминания.
«Что?то я вспомнила приятное… Да, ладушки… Как они узнали, что мне плохо? Говорили, что сороки на хвосте носят дурные вести… Теперь?то она знает, что это дело рук бесов… Бесы разносят заразу дурного, и многие ею заражаются… Но бабка всегда предупреждала, чтобы хоронилась она от сорок. Сороки — это обличье ведьм… Ведьма оставляет свое безголовое тело под корытом во дворе дома, где поселилась, оборачивается сорокой и через печную трубу вылетает на охоту…».
Голос бабки возник издалека, будто сказку она рассказывала ей, маленькой, несчастной девочке, оставленной всеми, лежащей на лавке, под медвежьей шкурой. Ветер завывает под окном, у Ольги глаза слипаются после теплого козьего молока с медом, а мед конечно, липовый, целебный, сладкий–пресладкий, и даже страшные рассказы ей нипочем — так все надежно и крепко в этом устойчивом мире: «Летит ведьма, чтобы похитить ребеночка или вынуть его, еще не родившегося, у женщины, или коровы, или кобылы — и съесть его живьем!»
Ольга смотрит в круглое лицо бабки, сейчас нахмуренное, чтобы напугать ее, а ей не страшно, и весело, и любит она ее, свою единственную в этом миру защитницу, и понимает, зачем та ее пугает — хочет уберечь от нечисти, от посланцев Чернобога и лютой Бабы–Яги и Кощея, слуг его верных.
Сквозь навалившийся откуда?то из медвежьей шкуры сон Ольга улыбается ей, хочет поцеловать, тянется губами, и лицо бабки расплывается в добрую, освещающую все радость. Она наклоняется над Ольгой, целует ее в лоб, кладет ладони наголову, что?то шепчет… И все исчезает, уходит в теплую, мохнатую темную полость, в которую ее заворачивает дедушка Сон…
«А сороки? Встретить сороку — к несчастью — это уже ведьмы крутятся вокруг тебя… Могут превратиться и в кошку, и в змею, и в собаку, даже в клубок ниток или кусок полотна. Поэтому если их увидишь лежащим на дороге, брать никогда не следует, а то в дом ведьму сама внесешь…».
Княгиня взглянула в окно, где уже занимался рассвет. Светлая полоса на краю неба пока не окрасилась солнцем, но заголубела.
«Еще ночь без сна! — подумала Ольга, — так и силы легко потерять. Как все было стройно и ясно, когда бабка все объясняла! И почему она ее так странно звала? Иногда она шептала ей «бабинька»… А бабка… Так она себя называла, чтобы казаться твердой. Но она и была как кремень. Знала столько древних тайн, сколько не знают сейчас все жрецы вместе взятые. И все мечтала передать Ольге… Больше никто никогда с тех пор Ольге не говорил, что все части человека: руки, ноги, голова, глаза, нос, губы, уши — все они посвящены разным богам. И лечить может только тот, кто знает, кому что и как с чем соотносится. А вот ладони — принадлежат богине Ладе. На ладонях записана наша судьба, это зеркало нашей жизни. Богиня смотрит каждому на ладошку и видит, что кого ждет. Ладонями поэтому исцеляют, кладут на голову… Даже Ольга иногда так лечила. И помогало».
Пряный запах полыни из?под подушки будоражил, поплыли видения далекого прошлого… Ольга ощутила вдруг запах отца так явственно, будто он прошел по горнице.
Странно, что больше никогда ни один мужчина не имел такого запаха… Отец… Страшно, как он расправился с матерью… И вся ее жизнь была тогда порушена…
Впрочем, если бы не эта история семейного крушения, Ольга бы не стала правительницей…
Рассказ бабки казался тогда таким непонятным, невозможным… Ее собственные воспоминания были сбивчивыми и туманными, и все казалось какой?то злой сказкой, неизвестно зачем выдуманной взрослыми людьми.
Отец прислал матери через слугу заморский плод — гранат, а мать отослала его воеводе, любимому отцом, занемогшему от раны.
Воевода, получив такую диковину, велел отнести ее князю, и отец получил обратно свой подарок. Он пришел в ярость, вызвал мать, та растерялась, солгала, что съела заморскую невидаль. Тогда отец показал ей гранат, отосланный им супруге в дар. Расправа была короткой. Мать была увезена ночью, с одной холопкой[126], на берег северного, холодного моря. Очень скоро пришла весть, что по дороге она заболела и вскоре скончалась… Об этом во дворце не говорили и на расспросы детей, няньки, оглядываясь, зажимали им рты…
А Ольга разлюбила отца… Она стала его бояться и, едва завидев издали, шептала: «Где моя мама?»
Отец понял это быстро, но не пытался перед ней оправдываться, объяснять то, что не может выговорить взрослый ребенку…
Бабка смотрела в угол и повторяла одно слово: «Ревность… Вырастешь — поймешь…».
Вскоре место матери заняла новая жена отца, и для Ольги настал» черные дни…
Княгиня даже в мыслях не любила обращаться к тем дням…
Они будто присыпаны были пеплом, исчезла радость, Ольга начала сильно болеть… Но понять историю матери она смогла лишь совсем недавно, когда жила в Царьграде…
Да, да, это была удивительная, незабываемая прогулка по садам дворца, когда Ольга услышала рассказ о судьбе императрицы Евдокии.
Со странным волнением вникала она в сказку жизни далекой женщины, жившей почти полтысячи лет назад.
«Да ведь это о маме!» — сказала себе княгиня. — Почти невероятно, но только взволнованный, увлекательный и сбивчивый рассказ ее спутницы заставил Ольгу мгновенно Похолодеть. Будто предчувствие пронзило ее, что сейчас она узнает что?то важное и лично к ней относящееся… Почему императрица Евдокия тогда попала на язык ее словоохотливой и нарядной посланнице двора для сопровождения высокой гостьи?
— Ах, ведь все началось еще раньше — на богослужении во Влахернском храме… У иконы Богородицы Одигитрии… Одигитрия — Путеводительница.
Ольгу поразил лик Богородицы, ее суровые и одновременно обнадеживающие глаза, не успокаивающие, но зовущие. Да, они звали в дорогу…
Во время службы Ольга всматривалась в Богородицу, и ей казалось, что взгляд ее устремлен в душу… Вспоминалась мать, ее нежный голос, ее объятие…
Княгине всегда было жаль молодых девушек, ей казалось, что все они потеряли мать и теперь нуждаются в ласке и тепле.
Но вот невестка ее, Маринка, в ее ласке и в ее тепле не нуждалась. Она с ней соперничала и иногда побеждала княгиню…
Мысли ее стал путать сон, неожиданно вдруг появившийся словно из?под подушки. И засыпая, Ольга явственно услышала голос бабки: «Твой отец никогда не был жрецом Чернобога!..»
Холод прошел у нее по спине. Никогда в своей жизни она не вспоминала этих странных слов. Почему
