развязывают, снимают с каталки, кладут на пол. Когда дверь закрылась, Раш судорожно вздохнул. Все прошло как надо. Кажется, семя посажено. Если бы только быть уверенным, что он не сболтнул лишнего...
Показания были записаны на магнитофон и распечатаны. Листки положили в конверт со штампом «Сверхсекретно. Молния». Последнее слово означало, что досье предназначалось для срочной обработки. Документы поступили к комиссару Уиллсу. У Уиллса была не одна должность, а сразу несколько, в том числе он являлся сотрудником Интеллидженс сервис, ответственным за сбор информации о вражеских лидерах. Между Колвином и Уиллсом состоялся короткий и осторожный разговор по телефону, из которого комиссар узнал, что документы к нему уже отправлены. Он взял конверт и сказал:
– Садитесь, пожалуйста.
Колвин сел напротив Уиллса и терпеливо ждал, пока тот прочитает протокол допроса. Комиссар был щупл, лыс, в очках, на вид лет пятидесяти. С первого взгляда его можно было принять за скромного служащего какой-нибудь страховой конторы. Частые появления Уиллса в резиденции правительства на Даунинг-стрит не привлекали ничьего внимания. Однако Уиллс напрямую общался с премьер-министром и министром внутренних дел.
– Ваши впечатления? – сказал Уиллс, дочитав протокол.
– Он сумасшедший, – ответил Колвин.
– Мы все немного сумасшедшие. Что еще?
– Я ни в чем теперь не уверен.
– И не нужно быть уверенным. Я всего лишь спрашиваю о ваших впечатлениях. Он действительно знает всех этих людей?
– Похоже на то.
– Близко с ними знаком?
Колвин задумался.
– Вряд ли, сэр. Слишком уж громко он рявкает свое «яволь». Скорее офицер охраны, адъютант – что-то в этом роде.
– Вы думаете, он не фантазирует?
– Думаю, что нет, сэр. Я не знаю, действительно ли Гейдрих занимался фехтованием, но...
– Действительно. А ваш психиатр дал Рашу слишком большую дозу.
– Он тоже так думает.
– Черт бы его побрал. – Уиллс посмотрел Колвину в глаза. – Специалисты по новым отраслям науки всегда слишком много о себе воображают. Но ведь вам на своем веку пришлось услышать немало признаний.
– Не все они были правдивы.
– Опишите Раша.
– Мои личные впечатления?
Уиллс кивнул.
– Очень крепкий экземпляр.
– В физическом смысле?
– В физическом тоже – как дубовая доска. Но он очень крепок и духом. Мне показалось, что он сопротивляется действию наркотика.
– А психиатр с вами не согласен.
– Я ни в чем не уверен, сэр. К тому же я не психиатр. Мне кажется, что Раш полоумный, но его безумие...
– Имеет рациональный характер, хотите вы сказать? – устало улыбнулся Уиллс. – Это состояние мне хорошо знакомо. Я и сам в нем постоянно пребываю. Как вы думаете, удастся вам что-нибудь из него вытянуть?
– Сомневаюсь.
– Даже с помощью наркотиков?
– Мне кажется, он хочет только одного – умереть, – сказал Колвин.
– Продолжайте.
– Психиатр придерживается того же мнения, сэр.
– Если вы говорите это только для того, чтобы высказать свое согласие с психиатром, могли бы и не трудиться. Отчет психиатра я уже прочитал.
– Нет, я не об этом, сэр... Понимаете, после того, как он убил Стритона... Стритон – это охранник...
– Это произошло у вас на глазах?
– Да, сэр. Раш прикончил его одним ударом и просто стоял на месте. Ждал. Даже ухмылялся. Не произнес ни единого слова, но смотрел с вызовом: мол, ничего не боюсь, даже смерти. Понимаете, сэр, я участвовал в недавних боях во Фландрии. Мне случалось видеть такое выражение лица у немцев.
– Понимаю, что вы имеете в виду. Молодые прусские офицеры, да?
– Не только они, сэр.
– Но чаще всего именно они. Мне тоже случалось это видеть, и я никогда не мог этого понять. Очевидно, нечто кастовое.
– Политика – не моя специальность, сэр, – невозмутимо ответил Колвин. – Но по виду Раша можно было точно сказать: он готов был сразиться сразу с десятью противниками и по меньшей мере пятерых из них уложил бы на месте.
– Как вы думаете, может быть, он просто был разгорячен?
– Это был не приступ ярости, сэр. Стритона он убил весьма хладнокровно.
Уиллс снова взял в руки протокол допроса и зашелестел страницами. Потом сказал:
– Гитлер, Гиммлер, Гейдрих, Шелленберг. При этом Раш разочарован в фашизме. Озлоблен. Мечтает о самоубийстве. И мне во что бы то ни стало нужно вытянуть из него информацию, которой он располагает. Даже сейчас эти сведения могли бы спасти немало жизней. Есть какие-нибудь идеи?
Да, у Колвина была идея. Она пришла ему в голову только что, а Колвин не доверял идеям- скороспелкам. Он предпочитал обмозговать все и так и этак и только потом высказывать свое предложение вслух.
– По-моему, вы что-то придумали, – заметил Уиллс.
– А что, если в качестве награды мы предложим ему смерть? – сказал Колвин.
Вечером состоялась неофициальная встреча. Эти двое встречались довольно часто, хоть и нерегулярно. Обменивались информацией, пытались выведать друг у друга разные сведения. Паттерсон занимал какой-то малопонятный пост офицера связи между американским посольством и штабом Эйзенхауэра. У него был поистине неистощимый запас американского виски, к которому Уиллс проникся искренней симпатией. В двадцатые годы Паттерсон учился в Гейдельберге и в качестве воспоминаний о студенческих годах имел на щеке шрам от сабельного удара. Поболтав о том о сем, Уиллс не смог удержаться от искушения и очень осторожно упомянул о Раше. Сделал он это весьма деликатно, желая проверить, какова будет реакция американца.
– Некоторые из немцев еще чопорнее и неприступнее, чем остальные, – сказал Паттерсон. – Откуда ваш клиент?
– Из Восточной Пруссии.
– Так я и думал, – улыбнулся американец. – Значит, кое-что вы о нем все-таки знаете. А говорите, что из него не вытянешь ни слова.
– Да, кое-что о нем мы знаем.
– Стопроцентный нацист?
– Солдат. Происходит из военной семьи.
– Очень крутой?
– Очень.
Американец усмехнулся.
– Хотите, я взгляну на него?
