моим усилиям. Может, фонарь примерз? Еще и еще пытаюсь открыть. Не поддается! Тогда, поднявшись во весь рост, резким ударом головы рву целлулоид и переваливаюсь через борт кабины. Чертова работа! В глазах поплыли какие-то белые круги. Перевалившись за борт верхней частью туловища, под яростным напором встречного воздуха смотрю вниз по борту фюзеляжа, когда крыло строго по вертикали сойдется с намеченной точкой на земле. Вот она эта точка, совсем близко! Протянув руки к кнопке, даю сигнал пилоту о том, что прыгаю.
Брошенный могучей струей воздуха, скольжу по гладкому металлическому борту фюзеляжа и падаю в холодный простор. Земли не вижу. Чувствую, что уже несколько раз перевернулся в сальто и делаю попытки принять горизонтальное положение. Скорость все нарастает. Несколько секунд продолжается это падение. Кажется, уже пора открывать парашют.
Резким рывком выдергиваю вытяжное кольцо, сжавшись, подобрав под себя ноги, жду раскрытия парашюта. Парашют сработал быстро, да и удар при раскрытии купола оказался довольно мягким. Я повис в мертвой, совершенно непостижимой, прямо загадочной тишине. Было слышно, как шипел кислород, выходя из металлических баллонов, было видно, как мягко «дышал» купол парашюта, сжимаясь и разжимаясь во время раскачивания.
Случайно посмотрел вниз. «Куда делась меховая рукавица с левой руки?» Еще на земле обе рукавицы привязал к рукавам комбинезона. Теперь одной нет. С беспокойством поднял к лицу левую руку, оставшуюся в тонкой шерстяной перчатке. Рука не чувствует холода и не сгибается в пальцах. «Неужели обморозил?» Хочу взять одну из парашютных лямок, но онемевшая кисть не слушается. Через некоторое время, с уменьшением высоты, стало теплее, и рука начала давать знать о себе. Тысячи раскаленных иголок впились в кисть. Теперь уже нет сомнения, что рука обморожена.
Гляжу на свой высотомер, записываю в заранее составленный вопросник ответы, словом, работаю по программе. Парашютирование продолжается уже около двадцати минут. Узнаю характерные ориентиры на местности. Правой рукой снимаю маску. Закрываю вентили баллонов. На земле уточнят, сколько осталось кислорода. Расстегиваю шлем и воротник комбинезона. Становится жарко. Ориентировочно определяю район приземления.
С высоты земля кажется ровной, но по мере приближения к ней начинаю различать болотистую площадку, изрытую ямами. Это — старый полигон со множеством больших воронок от взрывов артиллерийских снарядов и авиационных бомб. Опускаюсь с значительной скоростью, так как вешу со снаряжением около ста двадцати килограммов. Нужно отстегнуть кислородную аппаратуру, которая, повиснув на длинной стропе, первая встретит землю и несколько уменьшит мою массу. Необходимо, кроме того, открыть запасной парашют.
Правой рукой делаю попытку развернуться по ветру. Одной рукой это мне не удается. Тогда, идя спиной по ветру, открываю запасной парашют и вижу, что раскрывается он вяло. Сгоряча хватаю стропы левой рукой, желая потряхиванием помочь куполу быстрее раскрыться. Сильная боль в руке не позволила сделать это. Стропы запасного парашюта вдруг провалились вниз, скрутились между собой, захлестнули колено и, поднимаясь вверх, начали запутываться в стропах главного купола.
Земля уже совсем близко. Вместо уменьшения скорость парашютирования стала возрастать. До земли — 80 — 100 метров! Быстро выхватываю из специального чехла большой острый нож и перерезаю лямки запасного купола. Главный купол выпрямился, и в тот же миг я падаю в одну из воронок, заросшую мелким кустарником.
Первый удар принимаю ногами, затем удар боком о выступ воронки и тяжелое падение на дно. Через несколько секунд с резкой болью в руке и правом боку приподнимаюсь со дна воронки, накрытой белым куполом парашюта.
Такого приземления у меня еще никогда не бывало. Медленно вылезаю из ямы и тут же замечаю самолет, который упорно, на малой высоте кружится надо мной, ожидая условного сигнала. Машу ему рукой, и тот, качнув плоскостями, улетает домой. Со всех сторон бегут ребятишки, обступив меня, смотрят с любопытством. Кто-то помогает снять парашют, и я иду к ближайшей канаве с водой, чтобы опустить туда обмороженную руку.
Приземление произошло недалеко от аэродрома, и вскоре подъезжает санитарная машина. Из нее выскакивает мой друг — корреспондент газеты «Известия» Михаил Никитин, подходят члены комиссии. Едем на аэродром. В медпункте военврачи Элькин и Андреев оказывают мне медицинскую помощь.
Отворачиваюсь, чтобы не смотреть, но мельком вижу, что кисть распухла до размеров слоновьей стопы. Врачи, обложив ее стерильными салфетками, забинтовывают так, что она стала похожа на большую белую куклу.
А тем временем авторитетная комиссия специалистов под руководством Героя Советского Союза майора Е. Ерлыкина уже работала по проверке приборных показателей. Через некоторое время полковник И. И. Копец поздравляет нас с выполнением задания Наркома обороны. Высота отделения от самолета — 11 037 метров.
Прибор Молчанова отправили в Пулковскую обсерваторию, и вскоре оттуда пришло подтверждение и дополнительное сообщение, что это была нижняя кромка стратосферы. Следовательно, прыжок 24 августа 1937 года был выполнен из нижней кромки стратосферы. Этим прыжком практически была доказана возможность спасения на парашютах в случае аварии с тех высот, куда могли подниматься наши летательные аппараты.
Свой первый прыжок я совершил в 1932 году, с высоты 600 метров. Прошло пять лет напряженного труда, экспериментов, успехов и неудач. Труды вознаграждены. Высота прыжка поднята до границ стратосферы. «Что же, — думал я, — это ведь не предел. Есть еще возможности как у человека, так и у нашей техники. Придет время, и прыжки будут совершаться с высот двадцать пять километров».
Итак, прыжки совершены. Можно рапортовать, что задание выполнено. При составлении отчета о подготовке к прыжкам, о тренировке еще раз убедился, как много было вложено в рекорд труда не только М. Скитева и моего, но и товарищей, так или иначе помогавших нам.
Десятки сеансов в барокамере, где часами приходилось сидеть в металлическом барабане, из которого насосы выкачивали воздух, создавая имитацию высоты. Десятки подъемов на самолетах. Десятки тренировочных прыжков с высот до 7000 метров для отработки элементов прыжка, опробования кислородной аппаратуры, обмундирования, работы регистрирующих приборов и т. д. Нас консультировали стратонавт Г. А. Прокофьев, ученые-медики В. И. Воячек, К. Л. Хилов, другие специалисты. Большую работу по подготовке к полетам на предельную тогда высоту проделали техники наших авиамастерских.
Выполнение приказа Наркома обороны давало большое моральное удовлетворение, а вот обмороженная кисть левой руки причиняла немало огорчений. Рука через неделю начала сильно болеть, и лечащий врач решил показать меня хирургу. Поехали в военный госпиталь имени 3. П. Соловьева в Ленинград. Военврач Куприянов (будущий генерал-полковник) быстро размотал марлевый кокон и пинцетом стал снимать омертвевшие ткани, а заодно и все пять ногтей. Наверно вид у меня при этом был неважный, так как он предложил мне лечь на операционный стол, но, решив держать марку до конца, я остался сидеть на стуле. Уже в самом конце Куприянов вдруг спросил меня: «Что может быть при массовой выброске парашютистов на неподготовленную площадку в ветер силой десять — двенадцать метров в секунду у земли?» — «Много неприятностей», — ответил я. Почему был задан такой вопрос, узнал, вернувшись в Гатчину. Оказывается, в районе Пскова была произведена выброска большого воздушного десанта. Сила ветра у земли была определена неточно, и некоторые парашютисты во время приземления получили травмы.
Медленно заживала рука. Были то улучшения, то ухудшения. Медики решили ампутировать первые фаланги пальцев, но я наотрез отказался. Мало-помалу положение стало улучшаться. Правда, первые и вторые фаланги пальцев стали тонкими, а ногти не выросли.
В дальнейшем, когда проходил летную комиссию, был отстранен от полетов на одноместных самолетах. Пришлось переучиваться на двухмоторном скоростном бомбардировщике СБ. Это было потом, а пока в Пятигорске залечивал руку, принимая грязевые ванны.
Уже перед самым отъездом из санатория, в январе 1938 года, прочел в газете «Красная звезда» некролог по случаю гибели в авиационной катастрофе летчика-парашютиста Николая Александровича Евдокимова. Погиб мой товарищ по эскадрилье и овладению техникой прыжков с парашютом.
Н. А. Евдокимов совершил З24 прыжка, установил два мировых рекорда с задержкой раскрытия,
