Замок

свое истинное ничтожество уразумел, только когда с Фридой соприкоснулся, и теперь, чтобы стать достойным Фриды, изо всех силенок вверх карабкаться начал, поэтому сейчас до поры до времени от уединения с ней отказывается, чтобы потом без помех за все лишения сторицей себя вознаградить.^{32} А Фрида меж тем времени даром не теряет, сидит себе в школе, куда, наверное, сама К. и заманила, наблюдает за «Господским подворьем» да и за К. присматривает. Посыльные у нее отличные и всегда под рукой, это помощники К., которых он — вот чего никак понять нельзя, даже зная К., такое все равно понять невозможно! — полностью предоставил в ее распоряжение. Вот она и шлет их ко всем своим старым друзьям-приятелям, напоминает о себе, плачется, что К., этот ужасный человек, якобы взаперти ее держит, плетет интриги против Пепи, сулит всем свое скорое возвращение, молит о помощи, заклинает ничего не говорить о ее измене Кламму, внушает всем, будто того надо щадить и, следовательно, ни в коем случае не подпускать к буфетной. И то, чего под видом заботы о Кламме добивается от одних, она перед хозяином как свою доблесть выставляет, то и дело напоминая, что Кламм больше в буфетную не ходит; да и как он придет, когда внизу какая-то Пепи прислуживает; разумеется, хозяин тут не виноват, все-таки эта Пепи еще лучшая замена, какую удалось сыскать, только ее одной, видно, недостаточно даже на несколько дней. А К. и невдомек, какую Фрида развила деятельность; он, если по округе не бродит, у ее ног, ничего не подозревая, преданно лежит, а она меж тем часы считает, какие ей остались, чтобы в буфетную вернуться. Помощники у нее не только на побегушках, они еще и для того ей служат, чтобы, возбуждая в К. ревность, не давать ему к Фриде охладеть. Фрида этих помощников с детства знает, тайн у них друг от дружки наверняка давно никаких нет, но для вида, так сказать в честь К., они с Фридой друг по дружке томиться начинают, чтобы он углядел, какая тут для него опасность в виде их большой любви. А К. во всем Фриде потакает, даже в полнейшей нелепице, он, к примеру, начинает к помощникам ревновать, но все равно допускает, чтобы Фрида с ними наедине оставалась, а сам опять по делам своим уходит. Со стороны вообще можно подумать, будто он у Фриды третий помощник. И вот тогда, все свои наблюдения взвесив, Фрида решается наконец нанести главный удар — объявить о своем возвращении. И то сказать, время выбрано лучше некуда, просто поразительно, как Фрида, эта шельма, умеет возможность улучить и ею воспользоваться, по части наблюдательности и умения вовремя решение принять Фрида просто недосягаема, будь у нее, Пепи, такие таланты, насколько иначе сложилась бы вся ее жизнь! Просиди Фрида в своей школе еще день-другой, и Пепи тогда из буфетной уже никакими силами не выкурить, она бы завзятой буфетчицей стала, ее бы все любили и поддерживали, она и денег бы достаточно заработала, чтобы свой с миру по нитке, с бору да с сосенки собранный наряд шикарно дополнить, еще день-другой — и Кламма уже никакими уловками от прихода в гостевую комнату удержать бы не удалось, он спускается вниз, пьет пиво, ему хорошо и уютно, так что он, если вообще отсутствие Фриды замечает, остается этой переменой более чем доволен, еще день-другой, и Фриду с ее скандальной любовью, с ее помощниками и всем прочим забудут раз и навсегда, от нее и следа не останется. Может, она бы покрепче тогда за К. ухватилась и сумела бы, если вообще на такое способна, наконец-то полюбить его по-настоящему? Да нет, и этого не будет. Потому что и К. в этом случае больше дня возле нее не выдержит, он все ее фокусы мигом раскусит, поймет, как она его морочила — и красотой своей дутой, и верностью липовой, а пуще всего сказками про любовь Кламма, день один, не больше, ему потребуется, чтобы и ее, и помощников, и всю свадьбу их собачью из дома выставить, надо полагать, тут даже К. дольше не станет мешкать. И вот, между этих двух опасностей, когда над Фридой, можно сказать, уже края могилы начинают смыкаться, К., святая простота, для нее последнюю узенькую лазейку держит, через которую она и успевает удрать. И тут вдруг — вот уж чего никто не ожидал, ведь это совсем против всякого понимания и смысла — выясняется, что это она К., того самого К., который все еще любит ее, все еще бегать за ней готов, выгоняет и, дав похлопотать за себя друзьям и помощникам, является к хозяину гостиницы этакой спасительницей, благодаря скандалу еще более привлекательная, чем прежде, желанная, как показала жизнь, и высшим, и низшим, и господам, и холопам, правда, холопу она уступила лишь на миг, а потом, как и подобает, тотчас его отринула и теперь снова ему, как и всем прочим, недоступна, только если раньше в этой недоступности все по праву сомневаться начали, то теперь снова уверились. Вот так обставлено ее возвращение, хозяин, косясь на Пепи, сперва колеблется — как ему ею пожертвовать, когда она так хорошо себя показала? — но вскоре уступает, слишком многое говорит в пользу Фриды, а перво-наперво: она вернет в гостевые комнаты Кламма. Вот как на сегодняшний вечер обстоит дело. Ждать, пока Фрида придет и передачу буфетной превратит в свой триумф, Пепи не намерена. Кассу она уже хозяйке сдала, так что может отправляться. Койка в комнатенке для горничных ее ждет, она вернется восвояси, подружки со слезами ее встретят, она сорвет с себя и платье, и бантики, запихнет все в угол куда подальше, с глаз долой, чтобы зря не напоминало, о чем лучше позабыть. Потом возьмет ведро побольше, швабру, зубы стиснет и примется за работу. Но перед тем она все должна была К. растолковать, чтобы он, кто без подсказки и до сих пор ничего бы не понял, наконец ясно увидел, как отвратительно он с Пепи обошелся и насколько она из-за этого несчастна. Правда, он в этой истории тоже был всего лишь игрушкой в чужих руках.^{33}

Пепи умолкла. Вздохнув, она отерла слезинки с глаз и щек, а потом, кивая головой, посмотрела на К., будто говоря: дело, мол, совсем не в ней и ее несчастьях, ей ни от кого, а от К. и подавно, ни помощи, ни утешений не требуется, она, невзирая на молодость, уже знает жизнь, и ее бедами знания эти только подтверждаются, она об К. печется, ему его истинное отражение и положение, как в зеркале, показать хочет, даже теперь, после краха всех своих надежд, она считала своим долгом это сделать.^{34}

[— Ты себе много забот причиняешь, и нужных и ненужных, — сказал К. — Ненужных даже больше, чем нужных, меня теперь даже не удивляет, что у тебя такие беды на службе: ты же все время боишься, что тебя обманут, и все время начеку, все время только к этому и готовишься. Этого никому не выдержать, даже такому, по счастью, крепкому и юному созданию, как ты. До чего же необузданная у тебя фантазия! Наверно, там, внизу, в вашей девичьей каморке, и вправду очень темно и затхло, если там подобные мысли столь пышным цветом расцветают. Такие мысли — плохие помощники при подготовке к новой работе, вот ты ее и теряешь, как и следовало быть. Но на твоем месте, Пепи, я бы по этому поводу так не отчаивался…]

— Экая необузданная у тебя фантазия, Пепи, — проговорил К. — Ни за что не поверю, что ты все эти ужасы только сейчас для себя открыла, это все страшные сказки из вашей каморки там, внизу, байки, больше ничего, только там, в тесноте да темноте, им и место, а здесь, в просторной буфетной, их странно слушать. С этакой чепухой в голове тебе никак тут не удержаться, это само собой понятно. Уже и платье твое, и прическа, которыми ты так гордишься, — это все порождения той же тьмы, тех же тесных постелей в вашей комнатенке, там они наверняка прекрасными кажутся, а здесь над ними только смеются, кто про себя, а кто и вслух. Сама подумай, ну что ты такое говоришь? Это я-то игрушка в чужих руках, это меня-то обманули? Нет, дорогая Пепи, я не обманут и не игрушка, ко мне это так же мало относится, как и к тебе. Да, верно, Фрида меня бросила, или, как ты изволишь выражаться, удрала от меня с одним из помощников, тут некий проблеск истины ты еще видишь, и, действительно, весьма маловероятно, чтобы она после этого стала моей женой, но что она якобы мне надоела бы, или что я уже на следующий день ее бы прогнал, или что она изменила бы мне, как заурядная жена изменяет постылому мужу, — во всем этом и намека на правду нет. Вы, горничные, привыкли в замочные скважины подглядывать, у вас от этого и мысли соответствующие, из всякой мелочи, какую и вправду углядели, вы себе всю картину дорисовываете, столь же увлекательную, сколь и нелепую. А в итоге получается, что я, к примеру, о своих же делах куда меньше твоего знаю. Я вот при всем желании не могу с такой же точностью, как ты, объяснить, почему Фрида меня бросила. Наиболее вероятным объяснением мне представляется то, которое ты упомянула лишь вскользь, но прибегать к нему не стала, — что я надолго ее забрасывал. Это, к сожалению, правда, я ее забрасывал, но тому были свои причины, которые к этому делу не относятся, я был бы счастлив, если бы она ко мне вернулась, но немедля стал бы точно так же забрасывать ее снова. Да-да, именно так. Когда она была со мной, я беспрестанно уходил от нее по делам, которые ты так высмеиваешь, а сейчас, когда ее со мной нет, мне почти нечем заняться, я устал и томлюсь по безделью еще большему. Нет ли у тебя теперь для меня совета, Пепи?

— А вот и есть, — отозвалась Пепи, неожиданно оживляясь и беря К. за плечи. — Мы оба обманутые, давай держаться вместе, пойдем со мной вниз, к девушкам.

— Покуда ты жалуешься и считаешь нас обманутыми, — возразил К., — нам с тобой друг друга не