взял под козырек измазанной сажей рукой. Угадайте, что я тогда сделал?
— Мы уже знаем, что ты тогда сделал, — устало заметила Вера.
— Поблагодарил его сквозь зубы на идише. Лейтенант-Христос обтер руки носовым платком со свастиками и только улыбался. Я поблагодарил его на идише, и он спросил, откуда я родом — из Баварии или из Тироля, на таком необычном немецком языке я говорю, хотя и на удивление бегло. Ха! На необычном немецком, видите, ли!..
— В толк не возьму, как это лейтенант не сумел определить по твоей физиономии, откуда ты родом, — сказала Мери.
— А вот не сумел, — сказал Беня. — Совсем еще молодой человек был, неопытный, видишь ли. Ну а я врать не привык и прямо в глаза сказал ему все как есть, а сам сжимаю свою трость и думаю: «Если что, у тебя в руках трость с тяжелым серебряным набалдашником. И силенок еще хватает». Затем набрался духу и сказал: «Я, видите ли, еврей». Но тут, как назло, паровоз дал свисток, и немец ничего не услышал. Тогда я повторил, что сказал, но чертов паровоз опять дал свисток, и лейтенант опять ничего не разобрал. Взял под козырек и зашагал к остальным немцам.
— А что ж ему еще было делать? — сказала Мери.
— Не мог же я, старый человек, врать этому молокососу.
— А тебе непременно надо было что-то говорить? — спросила Вера. — Вечно у нас из-за твоей болтовни неприятности. А может, этот лейтенант очень даже хорошо услышал, что ты сказал? Просто притворился, что не слышал? Плевать ему, что там несет какой-то сумасшедший старик!
— Ах, вот как! Притворился! — взвился Беня. — Ну-ка, Мери, ты будешь — паровоз, ты, Вера, лейтенант! — скомандовал он. — А я… я.
— Ой, опять двадцать пять, да верю я, верю! — поспешно сказала бабушка.
— Нет, не веришь, — сказал Беня
— Думать надо, мама, что вы говорите! — вспылила моя мать.
— Я докажу тебе, раз ты нисколько не веришь. Мери, как только я раскрою рот и заговорю, ты засвистишь. Ты умеешь громко свистеть. А ты, Вера, будешь спрашивать!
— Ну да, больше мне нечего делать, — зло сказала мать, однако Беня пропустил ее слова мимо ушей и продолжал:
— Суббота может подождать. Я дам знак. Приготовиться: пальцы в рот!
Он поднял руку. Мать сунула в рот два пальца и набрала в грудь воздуха. Беня открыл рот, взмахнул рукой и рявкнул:
— Ты должна сказать:
—
—
— Потом он взял под козырек, этот нацистский лейтенант, и пошел к остальным, — пояснил Беня. — Теперь-то ты веришь?
— Как я могу тебе не верить… — устало сказала Вера.
Тут моя старшая сестра Ханна просунула голову в дверь и спросила:
— Чего вы тут галдите? Поцапались, что ли?
— Нет, — чуть смутившись, сказала мать. — Это я просто свистнула.
— Слышала. А зачем?
— Ну, мы… это самое… дедушка хотел попробовать… — нерешительно начала мать.
— Доказать! Я хотел доказать. И я таки доказал, — победоносно заявил Беня.
— Он хотел доказать… — вторила ему мать.
— Раз в этом доме мне не верят на слово, — сказал Беня.
— Я засвистела, когда он заговорил, — уточнила мать.
— Слышала, — сказала Ханна. — А что он сказал?
— Этого я не слышала, — сказала мать. — Я в это время свистела.
— Вот видишь! Что я говорил! — воскликнул дедушка, блестя глазами.
— Я же сказала, что не слышала, — повторила мать.
— Вот и попробуй вас понять, — пробормотала сестра Ханна. — Так-то вы ждете папу с фронта!
Так мы ждали папу с фронта.
Мать накрыла на стол, присела к столу и неуклюже пыталась скрутить цигарку. Беня достал колоду карт и стал перетасовывать ее. Вера сидела у окна и напевала колыбельную об ангеле смерти. Я еще не спал. Беня, разнервничавшись, уронил колоду на пол.
— Ты все нудишь и нудишь об этом своем белозубом. Сидишь там нахохлившись и действуешь всем на нервы. Иди лучше к нам! Давай в картишки перекинемся! Сыграем пару партий в марьяпусси до ужина. Мери, присоединяйся.
— Мне недосуг, — сказала Мери, воюя с самокруткой. — У меня ничего не получается, — сказала она, когда табак разлетелся из машинки.
— Ну, ты старайся, старайся, — поощрил ее Беня. — Не набивай слишком туго. Да облизывай под конец хорошенько. Ну, Вера! Партию в марьяпусси.
— Мне больше хочется в конкеени, — сказала Вера.
— Это бабская игра, — презрительно сказал Беня. — Ну, Мери?
— Я не поспеваю. Если хотите обедать…
— Конечно, хотим… Вера, отойди от окна. Играем в марьяпусси.
— Нет, в конкеени, — возразила Вера.
— Хорошо, хорошо. Играем в конкеени. Я сдаю. Сколько карт на руках? — спросил Беня и приготовился сдавать.
— Двенадцать, — сказала Вера, и Беня начал сдавать. — Мне не сдавай, — продолжала Вера, — я по субботам не играю.
Беня ударил колодой об стол и выругался:
— Вот черт! Всегда она такая! Не все равно, во что играем, раз она сама не играет?
— Нет, не все равно, — твердо ответила Вера. — Ведь ты куришь!
— Это-то тут при чем? — удивился Беня.
— Очень даже при чем. Ты отлично знаешь, что в субботу нельзя курить. Ну а я в субботу не играю в карты!
— Да что в этом такого? — вскричал Беня. — Ну, курю я в субботу, ну и что?
— Вот-вот, — сурово заметила Вера. — И если с тобой случится беда — пеняй на себя. Это будет тебе наказание.
— Наказание за что?
— Откуда мне знать все твои грехи?
— Ладно, Бог с тобой, — сказал Беня. — Давай играть, Мери, а то я весь извелся ожидаючи.
— Если ты так голоден, что не можешь дождаться обеда, сходи на кухню, сделай себе бутерброд, — сказала мать.
— Я не голоден, — возразил Беня.
Мери надоело возиться с машинкой для набивания табака, она бросила ее на стол и принялась ходить взад-вперед по комнате.
— Так вот и бывает, когда живешь в эвакуации, — посетовала она.
— О чем это ты? — спросил Беня.
— Обед был бы уже готов, если бы вы, свекр, достали курицу получше. Эта курица старая-престарая. Варю ее уже три часа, а она твердая, как камень.
