начал выметать со двора серую осеннюю пыль. Работа его немного успокоила, он даже почувствовал удовлетворение, оглядев чистый, опрятный двор.
Сейфулла вернулся довольный, и по его улыбающемуся лицу Сакен понял — приняли.
— Пошли, сынок, куплю тебе бумагу, книги и карандаши, — сказал отец.
— Значит, все-таки приняли?
— Да, сыночек. Кое-как, но приняли. Если бы не мулла Мантен, вряд ли мы его уговорили бы! Будешь жить у Ниязова. Никто тебе не помешает учиться. К зиме привезу продукты. Жена фельдшера, да и он сам люди хорошие, прислушивайся к их советам, да и по хозяйству помогай.
Это были последние наставления отца перед отъездом.
В 1910 году Сакен окончил начальную приходскую школу. С осени должен был продолжать учебу в трехклассном городском училище. Но в дни каникул он решил полностью отдаться безделью и отдыху.
В родном ауле с ним стали разговаривать в почтительном тоне не только ровесники, но и пожилые. К каждому его слову прислушивались. Шутка ли, окончил школу в самом Акмолинске, которого многие даже и не видели.
Только один Турмаганбет, которого в ауле все звали шутником Абеном, не испытывал никакого почтения к Сакену. Он все время придуривался и тем выводил Сакена из равновесия. Ему наплевать, что Сакен учится в Акмолинске и скоро станет «большим человеком». Абен по-прежнему свободно обращается с Сакеном и все время подтрунивает над ним. Абен шутник, но и Сакен с удовольствием веселится. Ведь Абен и спящего медведя сумеет разбудить своими выходками. У него все получается смешно.
Сакена часто приглашала в гости молодежь ближних аулов. Везде и всюду аульчане смотрели на Сакена с завистью, взрослые же говорили: «Стал настоящим джигитом, хороший вырос жених».
Однажды Абен рассказал Сакену, что в ауле Санырак у хажи[5] Мусабека две дочки-невесты. Все молодые люди убиваются по ним. Особенно младшая хороша — красавица неописуемая, музыкантша и, как говорит молва, стихи сочиняет.
— И тебе нос утрет, — подзадоривал Абен. — Желаешь увидеть этих красавиц, могу устроить свидание.
Сакен отнекивался, но и не отказывался наотрез.
— Да что стоит тебе поехать, посмотреть на них? — не унимался Абен. — Джигиты из их аула говорят — девицы тобою тоже интересуются, — приврал тут же Абен.
— Далеко ли? — поддался наконец Сакен.
— Да рядом, видишь — холмик, за ним сопка Жаксы-Иманак, а там и их аул, — зачастил Абен. — Ехать-то какой-нибудь час. Поедем?
— Ну ладно, — уступил Сакен. — Поедем.
Отправились в путь. Едут, едут — никак не доедут даже до Жаксы-Иманака. Завечерело. Потом и ночь наступила. Вдали в ауле и огоньки погасли. Куда же ехать? Но ехали. Пели шуточные песенки, поддразнивали друг друга и ехали.
— Твой прадед, — заметил Абен, — заблудившись в степи, сказал бы, что это было хорошей прогулкой. Нагуляемся вдоволь.
— Э, нет, — заартачился наконец Сакен. — Я не намерен трястись всю ночь на своей лошадке.
— Что же предлагаешь?
— Ночевать здесь.
Расседлали коней. Сакен проснулся первым. Сейчас он Абену покажет. Снял пояс да и стал просовывать его осторожно другу под сорочку. Просунул сантиметров на тридцать — стал крутить свободный кончик. Абен вскочил как ужаленный — решил: змея. А Сакен хохотал, приговаривал:
— Где же девушки твои, плут Абен? Скоро ли увидим их?
Поскакали дальше по солнышку. Поднялись на холм. Глядят: вереница навьюченных верблюдов тянется, катятся болыпеколесные казахские телеги. Это аул, в который они ехали, перекочевывал на новое место.
— С меня хватит, — сказал Сакен. — Дальше не сделаю ни шагу.
Так и вернулись ни с чем.
Абен разболтал всем об их путешествии. И долго еще потешались над ними аульчане.
1912 год. Зима. Сакен повзрослел, и его одолевают думы. Причин достаточно. Не так давно в Акмолинске появился Габдулла халфе Султанов. Он окончил духовную школу сначала в Бухаре, затем в Казани. В Акмолинске Султанов открыл медресе для детей зажиточных казахов и городских жатаков — полупролетариев. Вскоре судьба свела Сакена с Султановым.
Габдулла халфе отдал Ниязову малую часть большой пустоши, что принадлежала медресе. Отдал под огород. И однажды, когда Ниязов и Сакен копались в этом огороде, ученики медресе пришли им на помощь. Они хотели поближе познакомиться с Сакеном, учеником городского училища.
Габдулла халфе был человеком гибкого ума. И когда его подопечные изъявили желание поучиться у Сакена русскому языку, он не стал препятствовать. Правда, втайне Султанов надеялся, что ребятам все это скоро надоест. Но он не учел педагогических способностей Сакена.
В медресе нет парт, там стоят маленькие стульчики с небольшим плоским сиденьем, которые ребята используют и как табуретку, и как письменный стол. Ученики медресе обычно больше слушают, чем пишут. Коран учат со слуха, повторяя слово за словом вслед за учителем. Но шакиртам[6] преподают и арабскую письменность. А в последнее время стал модным джадидский метод обучения, который допускал и изучение арифметики, географии. Эти веяния тоже были учтены Габдуллой.
Но, согласившись на преподавание русского языка в медресе, Габдулла, однако, в последнее время не на шутку стал беспокоиться. Шакирты начали плохо успевать по духовным предметам. Негласная конкуренция двух преподавателей с каждым днем возрастала, и чаша весов, пожалуй, склонялась в сторону Сакена.
Он преподает уже четвертый месяц. Почти все шакирты очень быстро усвоили русскую азбуку, научились читать, хотя еще и не понимают прочитанного. Усердие Сакена было замечено и некоторыми родителями шакиртов. Они подняли вопрос об оплате учителя русского языка. Стали платить по три рубля с ученика за месяц. Сакен не брал платы с детей жатаков и бедных. Среди платно обучавшихся был и единственный сын самого Габдуллы халфе, Насыр Султанов.
Сакен пристрастился к новой работе и теперь всерьез подумывал стать учителем. Он знал, что это благородный и очень нужный его народу труд. В последнее время многие казахи начали убеждаться, что без знаний, без грамоты жить в этом большом мире становится все труднее и труднее.
Быстро пролетел учебный год, Сакен даже и не заметил, как прошло время. Да ему, собственно, и некогда было думать о времени. Занятия в училище, преподавание в медресе, подготовка уроков и подготовка к урокам не оставляли свободных минут.
В начале весны приехал отец. Он навьючил своего гнедого коржунами, полными всевозможных подарков от аульчан.
Ниязова не было дома, и отец с сыном, может быть, первый раз за все время говорили как равный с равным. Как красочно, сочно описывал отец сцены охоты, свои приключения в вольной степи. Сакен заслушался. Сейфулла же выспрашивал сына о его намерениях. Он был бы рад видеть сына толмачом, а может быть, даже и волостным правителем.
Разъезжая по казахской степи, Сейфулла между делом приглядывал для Сакена невесту. В последнее время в аулах его стали принимать с почестями. Впрочем, казахи всегда славились своим гостеприимством.
— А, приехал блудный сын природы, — распахивая дверь, сказал Ниязов. — Как ты, однако, загнал гнедого! Охота была удачная? По твоему гнедому видно, что тебе недосуг было заехать к нам зимой, — съязвил Ниязов.
С приходом фельдшера посыпались шутки в адрес незадачливого степного охотника и праздного человека, каким Шаймерден считал Сейфуллу.
