Последняя фраза была густо зачеркнута двумя линиями, но все же ее можно было легко прочитать. А затем большими печатными буквами дописано: ИСПРАВЛЕННОМУ НЕ ВЕРИТЬ. И “не” подчеркнуто еще раз.
Утром следующего дня Аркадий, держа в руках завернутую в целлофан типовую голландскую розу, поджидал Тулупову возле работы. Людмила его заметила сразу и подумала, что вот это, наверное, и называется сумасшедшая любовь, которой у нее никогда не было, вот теперь этот добрый, неглупый франкоман — еврей будет ее преследовать.
— Аркадий, Аркаша, я вас прошу, ну зачем, ну тут же люди — я здесь работаю. Это вы дома сидите, переводите. Ну, спасибо тебе. Но больше не надо. Прошу.
— На сайте института указан телефон библиотеки. Если я буду по нему звонить иногда — можно? Так вам будет дешевле.
— Там есть номер? — удивилась Тулупова.
— Да, — и Раппопорт выпалил номер, как первоклассник четверостишие.
— Звони, — сказала Тулупова. — Но я не всегда могу говорить. Лучше на мобильный. Пока.
Тулупова пошла к крыльцу главного входа, испытывая на себе взгляд Аркадия и думая о том, что теперь ей делать с любовниками, приходящими на работу с цветами, то был один Хирсанов, и вот теперь — француз. Около входа, на улице, стоял охранник Олег и наблюдал всю сцену. Он поклонился Тулуповой и ехидно сказал:
— Ну вы и штучка.
— А ты — штук, — не останавливаясь, сказала Тулупова, и с этим словом, перепробовав его на разные лады, многократно повторяя — штук, шшш-тук, шс-тук, ты штук, тук-тук, штук, тут-тук-штук, — она поднялась на этаж к себе в библиотеку, а перед самой дверью договорилась до фразы “тук — тук, к тебе пришел штук”.
Маша была уже на рабочем месте. Поздоровались. Тулупова поставила розу в бутылку с водой и села на любимое кресло большого начальника, как с иронией называла доставшееся ей по остаточному принципу, черное, с высокой спинкой, вращающееся офисное чудовище, из-за которого ее не было видно.
— Людмила Ивановна, вы последнее время всегда с цветами, — как бы в потолок констатировала Маша.
— Это компенсация за все прожитые годы без цветов.
“Сколько их будет на моей могиле?”— подумала Тулупова, но вслух не произнесла.
— А мне не дарят, — немного приврала Маша. — Просто говорят: “Пойдем, пиво попьем”.
— Еще будешь утопать в них на свадьбе — какие твои годы, — по-матерински поддержала девчонку Тулупова.
Ей хотелось остаться одной, зайти на сайт и смотреть на лица, угадывая характеры, и через неосторожно оброненные слова представлять мужчин, вдовцов, брошенных и разведенных, ходоков и ищущих приют бездомных приезжих. Библиотечная тишина теперь не казалось такой беззаботной и торжественной, как раньше. Когда-то она пришла в библиотеку, как в убежище. Было удобно работать и растить детей. Потом Тулупова поняла, что вот она и есть хранитель культуры и этот тихий небольшой островок есть ее храм с грешными прихожанами. Когда еще в заводскую библиотеку приглашали на встречу с каким-нибудь писателем, она бегала по этажам заводоуправления, по цехам, собирала людей и была уверена, что зовет на встречу с прекрасным, небесным. Но никто не хотел идти. Выход в открытый мир взаимоотношений мужчин и женщин стал чем-то большим, чем просто поиски спутника жизни и мужчины. Теперь все слова, существовавшие прежде, не годились. Библиотека превратилась в хранилище, склад, а она — в ключницу, заведующую. Границы ее представлений об отношениях мужчин и женщин с приходом на сайт изменились, ее рассматривали здесь не как любовницу или жену, она была участницей крупной сделки, это больше похоже, думала она, на покупку квартиры. “Первая встреча не больше пятнадцати минут, — написал один сорокапятилетний мужчина. — И мне все будет понятно”.
“Что может быть понятно за пятнадцать минут? — не давал ей покоя вопрос. — Что может быть понятно? Люди живут годами и ничего не ясно!” Одновременно она чувствовала его правоту: она же видела других людей, загадки не было. Ей была понятна Маша, понятен Олег охранник, который решил, что она “та еще штучка” и что в этом “та” заключено, в какие дебри отношений мужчин и женщин она этим “та” отправлена.
“Но в принципе он прав, этот охранник, я та. Та. Я самая та. Я — штучка. Из библиотеки”.
— Людмила Ивановна, мы до начала сессии будем инвентаризацию делать? — прервала поток размышлений Маша.
— Да. Скорее — да. Я с проректором поговорю, что они себе думают.
— Лучше сейчас, а то перед Новым годом… И сессия к тому же.
— Я знаю, Машенька, что тебе неудобно. Мне тоже хотелось бы перед Новым годом быть посвободнее.
“Зачем мне перед Новым годом быть посвободнее?”
— Людмила Ивановна, а вы в институте культуры учились на заочном или вечернем отделении?
Тулупова понимала, что девочке очень хочется поговорить, ей, может быть, хочется сказать важное, но она не знает, как начать, а может быть просто — приступ болтливости.
— На заочном.
— Наверное, было тяжело, — посочувствовала Маша и начала рассказывать о предстоящих тяготах сессии, потом о родителях, которые в Саратове потеряли работу, оба — сразу, и теперь на бирже труда получают копейки, затем о брате, который собрался жениться, и о многом другом, что не требовало особенного участия и понимания.
Тулупова вставляла слова сочувствия, и они сливались в законченное материнское напутствие, а по сути в банальность: да, время тяжелое, и именно поэтому надо держаться за работу в библиотеке. Приходили студенты, брали необходимые учебники и партитуры, их данные заносили в компьютер, а разговор продолжался. И наконец, Маша, не стесняясь, рассказала, что зашла на сайт знакомств. Она не упоминала тот дальний случай, когда поймала Тулупову на том, что та интересовалась огнеопасным для девушек словом “любовь”, но все же именно потому и стала рассказывать.
— Вчера у меня была первая встреча. Хотите посмотреть на него?
Людмиле невозможно было отказаться и не взглянуть на лицо молодого человека.
— Сейчас, я открою. Он, конечно, старше меня, но я так и хотела, чтобы был старше, чтобы уже нагулялся и хотел семью.
Пока компьютер потрескивал, соединяясь с сервером, Людмила подумала, что вот сейчас откроет — а
