— Я пошутил, — буркнул Таргутай-Кирилтух. — Я приглашаю тебя вместе с матерью.
Шагая рядом с сыном, Оэлун с тревогой смотрела на широкую спину Таргутай-Кирилтуха, обтянутую блестящим шелком. Чего он хочет от ее сына? После смерти Есугея Таргутай-Кирилтух при помощи своих дружков Сача-беки и Алтана прибрал к рукам власть над улусом тайчиутов. Ее он пока не осмеливался трогать. Но Оэлун подозревала, что злыми устами старшей вдовы Амбахай-хана говорил этот угрюмый нойон. Что может сделать с нею, с ее детьми Таргутай-Кирилтух?
Он привел их к крытой повозке. В ее тени на траве был разостлан войлок. Таргутай-Кирилтух сел, вытер ладонью вспотевшую шею, что-то сказал слугам.
Тэмуджин все вертел головой, разыскивал в толпе Джамуху. Увидев его, отдал повод матери, убежал. Вернулся вместе с ним.
Слуги вытащили из повозки бурдюк с кумысом. Баурчи наполнил чаши, одну подал Оэлун, вторую Тэмуджину. Джамуху он обошел.
— Это мой анда, — сказал Тэмуджин.
Баурчи вопросительно посмотрел на Таргутай-Кирилтуха.
— Налей, — приказал Таргутай-Кирилтух. — У тебя много побратимов, сын Есугея?
— Пока один.
— А друзья есть? Хочешь дружить со мной?
Тэмуджин улыбнулся.
— Бурундук дружил с медведем и стал полосатым.
Подняв чашу, Таргутай-Кирилтух сделал маленький глоток кумыса. На полной верхней губе осталась белая полоска.
— А кто из нас бурундук?
— Не знаю, — Тэмуджин все еще улыбался, — но я не хочу быть бурундуком.
— Вижу, — тяжелый взгляд Таргутай-Кирилтуха уперся в Тэмуджина. Дружбу принято скреплять подарками. Я дарю тебе седло. Вон то. Оно серебряное.
Седло лежало в передке повозки. Это было обычное седло. Его луки обтягивали медные пластинки, на передней блестели три небольшие серебряные звездочки, выглядевшие лишними, ненужными.
— Хорошее седло, — сказал Тэмуджин. — Но я его не могу принять. Мне нечем ответить на подарок.
— А конь? Конечно, твой гнедой не так хорош, как тебе кажется. Но я в обиде не буду.
Оэлун ловила каждое слово Таргутай-Кирилтуха, пытаясь понять, чего же он хочет. Не может быть, что все это только для того, чтобы выманить у Тэмуджина жеребчика. Но и жеребчика она ему не отдаст!
— Этот конь не принадлежит Тэмуджину, — сказала, стараясь быть спокойной. — Все, что осталось от Есугея, как тебе известно, унаследовала я. Станет мой сын большим, он получит свою долю и уж тогда, если захочет, подарит тебе коня.
— Не люблю, когда в дела мужчин влезает женщина! — Таргутай-Кирилтух поднялся. — Но если ты влезла, знай: я давал Есугею десятки лошадей. Где они? Почему ты присвоила себе право распоряжаться стадами и табунами, ты, которую привезли сюда в изодранном халате? Нукеры, заберите коня!
Нукеры подошли к ним. Тэмуджин хотел вскочить на коня, его грубо отпихнули. Он выхватил нож. Нукеры стиснули ему руки. Джамуха бесстрашно кинулся на выручку побратиму, но и его схватили нукеры.
— Я тебе выпущу кишки! — кричал Тэмуджин Таргутай-Кирилтуху, пинал ногами нукеров, лицо без кровинки, глаза темны от бешенства.
— А волчонок-то показывает зубы! — насмешливо ухмыльнулся Таргутай-Кирилтух.
Один из нукеров вырвал повод из рук Оэлун и увел жеребчика.
— Отпусти ребят! — крикнула она Таргутай-Кирилтуху. — И запомни, жирный кабан, ты дорого заплатишь за это! — Она оттолкнула нукеров от Тэмуджина и Джамухи. — Пошли.
— Я его убью! Я его все равно убью! — Тэмуджин обернулся, погрозил кулаком.
Нукеры захохотали.
Люди делали вид, что ничего не случилось, хотя все это произошло на их глазах. Хучу плелся за ними, несчастный, пришибленный, охал, бормотал:
— Ох, худо будет! Такого врага нажила! Всем нам худо будет.
— Ничего, Хучу, ничего, — сказала она, — худо не будет.
А сама своим словам не верила. Не зря ее сердце чуяло приближение беды.
Они сразу же поехали домой. Джамуха, проводив их в степь, возвратился обратно. Прощаясь, Оэлун сказала:
— Уходи к Тогорилу. Как знать, не пришлось бы и нам искать у него защиты.
Ехали молча. Тэмуджин о чем-то думал, покусывая ногти. Он все еще был бледен. Внезапно натянул поводья, спросил:
— Как же это, а, мама?
В его лице, в округленных глазах было столько горестного удивления, что она почувствовала себя бессильной что-либо объяснить ему или как-то успокоить его.
А дома ждала нерадостная весть: откочевал Некун-тайджи. Он велел ей передать, что слабое здоровье вынуждает его искать тишины и уединения, потому отныне будет кочевать своим куренем.
Здоровье у Некун-тайджи слабое, это верно. Но болезнь ли заставляет его искать уединения? Раньше бежали нукеры, теперь побегут родичи, нойоны — Некун-тайджи показал дорогу. Нужно будет поговорить с Даритай-отчигином. Что думает обо всем хранитель домашнего очага? Что намерен делать?
Говорить с ним не хотелось. Застарелая неприязнь к нему стала еще сильнее. После смерти Есугея он настаивал, чтобы Оэлун стала его женой, как велит обычай. При одной лишь мысли, что с ним придется делить брачное ложе, у нее переворачивалось все внутри. Ей помог Кокэчу. Шаману открылось видение: небо берет под свое покровительство детей Есугея, их воспитывать должна мать, никто более, бесславная гибель ждет неразумного, если он дерзнет нарушить волю неба.
Она догадывалась, что видение явилось молодому шаману не без помощи его отца Мунлика, но как бы то ни было, оно оградило ее от злословия людей, умерило пыл Даритай-отчигина. Однако Даритай сказал: «Воля неба не бывает неизменной. Я подожду». И ждет. Он надеется, что рано или поздно Оэлун принуждена будет искать его помощи. Сейчас Отчигин, наверное, порадуется ее ссоре с Таргутай- Кирилтухом.
Однако Даритай-отчигин не радовался. Правда, как всегда, щурил в улыбке глаза, но она видела — ему не по себе, он встревожен, напуган. Спросила напрямую:
— Ты что-то скрываешь?
— Перед тобой я открыт, как юрта в летний день! — Он привычно рассыпал смешок, но тут же потускнел. — Зачем рассердила Таргутай-Кирилтуха?
— Я рассердила? — удивилась Оэлун. — Он забрал скакуна Тэмуджина, грабитель он, разбойник! Я его рассердила!
— Нашла о чем говорить — о скакуне! Ему нужно все, что осталось от Есугея. И не тебе, женщина, искать ссоры с ним!
— А вы, братья Есугея, разве не мужчины? Разве судьба его детей вам безразлична?
— И у мужчины голова одна-единственная. Кто встанет на пути Таргутай-Кирилтуха, тому не жить.
— Но ни я, ни мои дети не стоим на его пути.
— А люди, стада, табуны Есугея? Он не будет спать спокойно, пока ты владеешь богатством, собранным моим братом.
— Ему нужны табуны, тебе — я, — с горечью проговорила Оэлун.
— Зачем злословишь? Уж сейчас-то могла бы и помолчать.
— Как молчите вы? Ваш род грабят, обижают, унижают, а вы и рта раскрыть боитесь? Все вместе не стоите и ногтя Есугея.
— Не надо так, Оэлун! — попросил он, и в его голосе прозвучала настоящая, неподдельная боль. —
