– Свои у меня ребятишки да этот конь. Остальное принадлежит нойону.
Ты в какую сторону едешь? В эту? Там будет курень. Как перевалишь вон ту двугорбую сопку, так сразу за ней…
Чиледу показалось: хозяин догадывается, что ему совсем не нужен их курень. Решил проверить.
– А если я не ваш, чужой?
– Я вижу, что не наш.
– Как узнал?
– По говору. В наших краях говорят чуть иначе.
Чиледу долго думал над этим удивительным случаем. Но в конце концов решил, что ничего удивительного и нет. Люди же… Это зверье шарахается друг от друга… А что бы подумал этот хозяин, если бы узнал, что он едет к хори-туматам, чтобы направить их на эти земли, на эти юрты?
Дайдухул-Сохора он нашел живым и здоровым. Сын мудрого Бэрхэ-сэчена, когда-то тонкий и гибкий, как тальниковый прутик, стал крепким, сильным воином. Лицо огрубело, переносье рассекли две строгие морщинки, только взгляд остался прежним, внимательно-пытливым, с затаенной усмешкой в глубине зрачков. Он нисколько не удивился, увидев Чиледу.
– Я знал, что когда-нибудь ты вернешься на землю предков.
– А я, Дайдухул-Сохор, снова лишь в гости…
– Где ты теперь живешь?
– Откуда знаешь, что не у меркитов?
– Тайр-Усун сказал мне, что от меркитов бежал.
– Хотел бы я, чтобы этот пучеглазый бежал так же!
В юрту вошла женщина. Чиледу уставился на нее. До чего же здоровенная! На могучих грудях халат того и гляди лопнет.
– Моя малютка Ботохой, – со смехом сказал Дайдухул-Сохор. – Не могу понять, почему ее люди прозвали Толстая.
Женщина улыбнулась. Ее румяное круглое лицо со смелым разлетом бровей над узкими глазами показалось привлекательным.
– Мой муж не устает подшучивать надо мной, – сказала она. – А почему?
Да все потому, что из лука я стреляю лучше любого мужчины. Чтобы не звать меня Ботохой-мэрген, он прицепил к имени – Толстая. Такой у меня муж!
Ботохой-Толстая говорила и двигалась быстро, живо, в ней была внутренняя стремительность, редкая для полных женщин.
– Так где ты живешь? – снова спросил Дайдухул-Сохор.
– Я служу хану Тэмуджину.
– Вон куда тебя занесло! – удивился Дайдухул-Сохор. – Чего хорошего нашел у хана?
– Хорошего? Его люди взяли меня в плен. Могли зарезать – сохранили жизнь. Могли сделать рабом – под моим началом сотня воинов.
– Ты был сотником и у меркитов.
– Был. И служил Тайр-Усуну верно. А что они сделали со мной? Живьем хотели скормить блохам. Я ненавижу меркитов!
Это было правдой – он ненавидел Тайр-Усуна и Тохто-беки. Но не за то, что они держали его в собачьей яме. Если бы они не будоражили степь, не сеяли в ней зло, кто бы тронул его, когда вез Оэлун?
– Чиледу, ты помнишь разговор с моим отцом? – спросил Дайдухул-Сохор.
– Давно это было. Тогда ты, кажется, говорил о ненависти к тайчиутам…
Чиледу напряг память. Увидел юрту, молодого Дайдухул-Сохора, поджаривающего на углях кусочки печени, Бэрхэ-сэчена с худым, болезненным лицом, услышал его глуховатый голос…
– Я все помню. Твой отец говорил мне: ненависть не самый лучший спутник человека… Соль – гуджир, выступающая в низинах, делает землю бесплодной, ненависть – степь безлюдной. Это я хорошо понял, Дайдухул-Сохор. Трудна была наука, но я понял… Но можно ли любить людей, вечно сеющих зло?
– Ты служишь Тэмуджину потому, что он хочет добра людям?
Чиледу хотел ответить утвердительно, но, вспомнив, зачем приехал, осекся, замолчал. Ботохой-Толстая уловила его душевное смятение, перевела разговор на другое:
– Ты любишь охоту?
– Раньше я был хорошим охотником.
– Мы с мужем каждый год в эту пору ездим добывать изюбров. Поедешь с нами?
– Конечно, поедет, – сказал Дайдухул-Сохор.
Чиледу думал, что это будет облавная охота. Но в лес они выехали втроем. К седлу Дайдухул-Сохора была приторочена труба, скрученная из полосы бересты.
Долго петляли по глухим распадкам, заросшим пышным мхом и багулом.
