– Я татарка. Зовут меня Уки.
– Уки? Смешно! И у моего друга и господина Джучи вторую жену зовут Уки. Может быть, это счастливое предзнаменование? А, Уки?
Девушка промолчала. Она держала в руках зеленую тальниковую ветку, общипывала листочки, и казалось, что это для нее важное дело.
– Ты как осталась, когда истребляли ваше племя?
Тень застарелой боли омрачила ее лицо.
– Осталась… – Она ударила веткой по спине вола. – Ну, шевелись!
Судуй пожалел, что прикоснулся к тому, о чем девушке вспоминать, видимо, не хотелось. Сорвал несколько голубых с желтыми тычинками цветов ургуя, приладил их к своей шапке.
– Красиво? Для тебя нарвать?
– Мне украшения ни к чему.
– Да, ты и без них красивая. Правда! У тебя есть жених?
– Был. Ушел на войну. Ну, и… – Уки вздохнула, – Я тоже был на войне. Все воюю. Даже жениться некогда! – Судуй тряхнул головой, засмеялся.
– Теперь мужчины только и делают, что воюют. А мы тут день и ночь работаем. – Она посмотрела на свои маленькие руки с обветренной кожей и обломанными ногтями.
Ему стало жаль эту девушку, должно быть, рабыню. Ни отца, ни матери, тяжелая работа, жених погиб, а другой будет либо нет. Скорей всего нет.
Воины набрали себе жен в чужих землях. Он развязал вьюк, достал пригоршню сушеных слив, высыпал в подол ее халата.
– Ешь, Уки. Это очень вкусно. Ты живешь в курене?
– Нет. – Ровными белыми зубами она стала обгрызать сморщенную мякоть слив. – И правда вкусно!
– Косточку не бросай. Дай ее сюда. – Судуй положил косточку на зубы, сдавил, и она хрустнула. – Видишь, ядрышко. Оно тоже вкусное. Как кедровый орех.
– А где это растет? В лесу?
– Нет. В тех землях люди живут в больших домах. Возле домов – сады.
Ну, тоже как лес, только деревья посажены руками и огорожены. В садах много всего растет. И все вкусное.
Судуй сел на повозку рядом с Уки, взял из ее рук ветку, достав нож и сделал дудку. Переливчатые звуки поплыли над степью, смешиваясь с песнями жаворонков, со свистом сусликов. Судуй улыбался, раздувал щеки. Девушка смотрела на него повеселевшими глазами. Сливовая кожура прилипла к ее круглому, с ямочками посредине подбородку, влажные губы приоткрылись.
В курене он сел на коня, громко прокричал:
– Эй, люди! Готовьтесь встречать нашего хана, ваших мужей, сыновей, братьев!
Потом помог девушке снять с телеги войлоки.
– Поедем, Уки, к моей матери.
Девушка стеснительно потупилась.
– Зачем? Я для нее чужой человек.
– Зато я не чужой! Поедем. Ты у нас пообедаешь.
Юрта родителей стояла на краю куреня, возле речушки. Мать хлопотала у огня. Прикрыв глаза от солнца ладонью, она взглянула сначала на девушку, перевела взгляд на Судуя, громко охнула. Он подбежал к матери, обнял за плечи.
– Сынок мой! Судуй! Небо сохранило тебя! – Она смеялась и всхлипывала, ощупывала его руками, будто не доверяя глазам.
Из юрты вышел отец.
– А! Какой багатур! Посмотри, Каймиш, весь как я в молодости! Оглядел сына со всех сторон. – Халат шелковый… Пояс расшитый… Сабля…
Э-э, так в старые времена и я не одевался, хотя носил одежду с плеча нашего хана. А кони твои?
Он расседлал вороного, погладил по шее, осмотрел и бережно сложил седло, после этого снял вьюки, ощупал их, но развязывать не решился.
– Развязывай, – сказал Судуй. – Все это вам. Подарки.
– О! – Отец принялся выкладывать на траву куски тканей, халаты, светильники, чаши, котлы, мешочки с крупами и сладостями. – О! Ты, видно, стал большим человеком. Погляди, Каймиш, сколько добра привез наш сын! Мы стали богачами.
– Будет тебе! – Мать смотрела на сына сияющими глазами. – Жив. Жив!
Сколько было у меня ночей без сна!..
Девушка распрягла вола, отпустила пастись и теперь сидела на телеге, одинокая и сиротливая.
– Что же ты, мама, гостью не приветишь?
