Слуги налили в чаши горячего чая. Шах отпил глоток любимого им напитка.
– Не терзай мой ум, великий везир, цифрами налоговых поступлений.
Вникай в них сам, памятуя: войску жалованье должно быть выплачено без задержки. За это строго спрошу.
Везир не успел ответить.
– Мир вам и благоденствие!
В комнату с поклоном вошел Джалал ад-Дин. Узколицый, с большим орлиным носом, поджарый, как скакун арабских кровей, старший сын был любимцем хорезмшаха. Но сейчас он сказал Джалал ад-Дину с неудовольствием:
– Сын, мы собираемся сюда не для услаждения слуха звоном пустых слов.
Для дел государственных.
Джалал ад-Дин не стал оправдываться – гордый. Сел к дастархану, отбросив полы узкого чекменя. Слуги, зная его вкус, поставили тарелку с кебабом. Мясо шипело, распространялся запах пригорелого жира. Сын полил его соусом из гранатовых зерен, стал торопливо есть.
Везир открыл свои бумаги.
– Величайший, мною получено письмо, не мне предназначенное.
Послушай… Пусть всевышний дарует твоей святой и чистой душе тысячу успокоений и превратит ее в место восхода солнца милосердия и в место, куда падают лучи славы!.. Ну, тут все так же… то же… Вот. Помоги мне, о благословенный, из мрака мирских дел найти путь к свету повиновения и разбить оковы забот мечом раскаяния и усердия.
– Чье письмо?
– Его, величайший, написал векиль[30] твоего двора, достойный Шихаб Салих.
– И что же тут такого?
– Это письмо должен был получить шейх[31] Медж ад-Дин Багдади.
– Дай! – Шах выхватил из рук везира письмо, крикнул:
– Позвать сюда векиля!
Веки шаха над черными глубокими глазами набухли, отяжелели. Векиль, седой старик, проворный и легкий, увидев гневное лицо шаха, стал на колени. Мухаммед схватил его за бороду, рванул к себе.
– Служба мне стала для тебя оковами? Ты у меня узнаешь настоящие оковы! Сгною в подземелье, порождение ада!
– Великий хан… Султан султанов… да я… служба тебе не тягость.
Помилуй! Я не носил одежды корыстолюбия. За что такая немилость?
Шах отпустил бороду, бросил ему в лицо скомканное письмо.
– Читай. Вслух читай!
Векиль дрожащим голосом прочел письмо.
– Твое?
– Мое. Но, величайший среди великих, опора веры, тут нет ни слова…
– Какого слова? Ты перед кем усердствуешь и раскаиваешься, где ищешь свет повиновения, рабская твоя душа?!
– Я думал только о молитвах и спасении души.
– Ты жалуешься этому шейху. А кто он? Уши багдадского халифа. Кому же ты служишь? Мне или халифу, сын ослицы?
– Тебе, милостивый. Для тебя усердствую. – Шихаб Салих отполз подальше от шаха. – Но я не знал, что шейх Медж ад-Дин Багдади… Твоя мать, несравненная Теркен-хатун – да продлит аллах ее жизнь! – считает его благочестивейшим из смертных. А халиф[32] разве перестал быть эмиром правоверных?
Шах выплеснул чай в лицо Шихаб Салиху.
– Сгинь!
Утираясь ладонью, кланяясь, векиль выскочил за двери. Шах проводил его ненавидящим взглядом. Матерью заслоняется… Знает, где искать защиту.
– Отец и повелитель, перед тем, как идти сюда, я побывал на базаре, сказал Джалал ад-Дин. – В одежде нищего я бродил среди продающих и покупающих, среди ремесленников и менял.
– Зачем? – Шах все еще смотрел на дверь, за которой скрылся векиль.
– Мой достойный учитель, – Джалал ад-Дин наклонил голову в сторону Мухаммеда ал-Хереви, – всегда говорил: слушай не эхо, а звук, его рождающий. Я слушал. Люди говорят, что наместник пророка халиф багдадский гневается на нас за неумеренную гордость, что он может лишить священного покровительства правоверных, живущих под твоей властью.
– Это халиф засылает шептунов! Всех хватать и рубить головы! Мне не нужно его покровительство. Меня называют наследником славы великого воителя Искандера[33]. Я
