– Почему?
– Большинство владетелей разных султанов, эмиров хорезмшах покорил в последние годы…
– Я тоже подвел под свою руку многие племена и народы недавно. Ты хочешь сказать, у нас с ними все одинаковое?
– Может быть, в чем-то и одинаковое. Мне судить об этом трудно. Я давно не был на родине.
– Скажи, если все одинаковое, почему ты здесь?
– Великий хан, в твоих руках дороги для купеческих караванов, идущих на восток. Чем будешь сильнее ты, тем безопаснее дороги, тем больше прибыль у купцов. Ты, великий хан, надежда всех, кто торгует или хочет торговать в твоих куренях, в городах и селениях тангутов, китайцев…
– Думаю, ты говоришь правду. Ну, иди. Я позову тебя позднее.
Он проводил взглядом купца, долго молчал. Весть о хорезмшахе меняла все его замыслы.
– Видишь, Боорчу, не я врагов, а враги меня ищут… Все вы знаете, я повелел возвратиться Мухали, чтобы самому еще раз пойти на Алтан-хана.
Теперь я этого не могу сделать.
– Ты хочешь воевать с Мухаммедом? – спросил Боорчу.
– Не я хочу… Джэбэ, ты отправляйся во владения Кучулука. Приведи их к покорности, Кучулука убей. Сделай с остатками найманов то же, что сделал Субэдэй-багатур и мой сын с остатками меркитов. Как только мы прикончим Кучулука, пределы моего улуса придвинутся вплотную к пределам хорезмшаха.
Два камня, сталкиваясь, высекают искры… Я остаюсь тут. Добивать Алтан-хана придется Мухали. Он заслужил великих почестей. Как отличить его? Ни серебра, ни золота, ни редких камней, ни жен-красавиц, ни проворных рабов ему не нужно. Сам все добудет, усердствуя в стремлении исполнить мое повеление. Чу-цай, что давали прежние государи Китая своим воителям, украшенным всеми доблестями?
– Они жаловали титулы…
– Джаутхури? – скривился от пренебрежения хан.
– Почему только джаутхури? Есть и другие почетные титулы. Ван…
– У нас был уже один ван, другого не надо.
– Ваны тоже бывают разные. Например, го-ван – князь государства. Выше его может быть только сам император.
– Го-ван… Го-ван, – повторил хан, прислушиваясь. – Может быть, и подойдет. Я подумаю. А чем вознаградить тебя, мой храбрый Субэдэй-багатур, тебя, мой сын?
– Сражаться под твоим тугом, водить твоих воинов для меня награда, сказал Субэдэй-багатур.
Сын промолчал. Он хотел что-то сказать, но, как видно, не решился.
– Я подумаю, как вознаградить вас. Теперь ступайте отдыхать.
Джучи спросил:
– Отец, ты будешь сегодня у нашей матери?
Идти к Борте, постаревшей, ворчливой (для нее он все еще оставался Тэмуджином), хан не собирался. Но что-то мешало ему прямо сказать об этом.
Может быть, ждущие, просящие глаза Джучи, может быть, что-то другое.
В юрту впорхнула Хулан. Веселая, румяная, приветливая, сверкая украшениями, позванивая браслетами, прошла к нему, села рядом. Она обладала властью над ним, какой не было ни у одной из жен, и он с охотой сносил эту необременительную, порой даже приятную власть.
– Наш Кулкан не видел тебя уже несколько дней… Подари вечер нам.
Все-таки она умела приходить на помощь, когда это было необходимо. Он улыбнулся Джучи, развел руками – сам понимаешь, ты же мужчина… Сын не принял его дружеской доверительности. Поклонился ему не как отцу, как повелителю.
– Могу ли я попросить о милости?
Помедлив, он с холодком сказал:
– Проси.
– Прошу милости не для себя. Мы взяли в плен младшего из сыновей Тохто-беки. Он такой стрелок из лука, каких я не видел. Спроси у Субэдэй-багатура. И молод.
– Это так, – подтвердил Субэдэй-багатур и неожиданно разговорился: Он поистине не знает, что такое промах. Где нам не попасть в корову, попадет в коровий глаз.
Хан вспомнил, как гнался за хуланом, метал стрелу за стрелой – и все мимо… Они радуются силе и твердости руки, зоркости глаза какого-то недобитого врага, когда… Но об этом никому не скажешь. Досада росла в нем.
– Что же ты хочешь для этого… как его?
– Для Хултугана. Сохрани ему жизнь, отец. Такие люди рождаются редко.
Досада переросла в неясную обиду. Хулан это почувствовала.
Наклонилась к Джучи.
