тяжелых льдов. Никаких признаков тонкого льда не было. Уолт Уитмен сообщил, что шансы на всплытие около полюса весьма слабы. Неужели это место всегда будет приносить нам неудачу?
Я еще подробно не говорил экипажу о предстоящем богослужении на полюсе в память Хьюберта Уилкинса, и прежде всего потому, что не был уверен, что оно состоится. Однако в это утро я объявил по радиотрансляционной сети, какая задача стоит перед нами и каким образом мы надеемся ее выполнить. По приходе на полюс мы должны будем начать поиски тонкого льда, двигаясь переменными курсами, но оставаясь все время в этом районе. Если сразу нам не удастся обнаружить ничего подходящего, нужно будет набраться терпения и продолжать поиски. Как известно, ледовый покров постоянно двигается, и переместившийся сюда новый лед может оказаться более пригодным для всплытия. Предполагая, что лед передвигается в среднем со скоростью две с половиной мили в сутки, можно рассчитывать, что за сутки над Северным полюсом пройдут четыре с половиной километра льда. Возможно, что нам удастся найти то, что мы ищем.
Наш опыт будет представлять ценность и с военной точки зрения. Когда мы вернулись из Арктики в конце 1958 года, многие высшие офицеры хотели узнать, каковы шансы на всплытие лодки в заданной географической точке Арктики, — не в такой точке, как дрейфующая станция «Альфа», которая вместе со льдами меняет свое место, а в точно указанной широте и долготе. Ну что же, посмотрим!
За завтраком разговоры, как обычно, вертелись вокруг льда. Сегодня возник вопрос, почему для обозначения столь важных для нас районов с тонким льдом мы пользуемся такими громоздкими названиями. До сих пор мы эти места называли недавно замерзшими разводьями, но это название слишком длинное и потому неудобное. Нам нужно было новое. Много разных названий было предложено, но ни одно из них не подошло. Тогда доктор Лайон, который с моих слов знал, как выглядят замерзшие разводья в перископ, сказал:
— Почему бы не назвать их «фонарями»?
Действительно, замерзшие разводья с тонким льдом напоминают световые люки. Они похожи на просвечивающее зеленовато-голубое стекло на темном потолке. Места, где лед достаточно тонок, чтобы пропускать свет в темноту морской глубины, мы и искали, ибо только через них можно было подняться наверх, к свету и воздуху. Стало быть, это действительно «фонари».
Однако, подойдя к Северному полюсу, мы не обнаружили ни одного «фонаря». Мы медленно маневрировали, прокладывая курсы по указаниям штурмана Билла Леймена. Зейн Сандуский и Боб Уэйделл методически наносили показания зеленых трубок приборов на листы графленой бумаги. Медленно, но верно мы вели лодку в ту точку, из которой всякое направление будет направлением на юг. «Скейт» снова приближался к Северному полюсу.
Я сделал короткое сообщение членам экипажа, напомнив им то, о чем большинство из них уже знало: почти пятьдесят лет назад, в апреле 1909 года, Роберт Пири впервые достиг полюса. Но насколько его положение отличалось от нашего! Пири сопровождали только четыре эскимоса и его слуга Мэтт Хенсон, у него не было приборов, которые вели бы его к цели. Пройденное расстояние он измерял грубым колесом, приделанным к саням. Свое местонахождение он определял по Солнцу, а это в известной мере зависело от точности часов, которые он не имел возможности проверять неделями. Зная это, Пири по достижении Северного полюса в течение тридцати часов колесил по этому району, чтобы убедиться, что он действительно достиг своей цели. Пири потратил двадцать лет своей жизни, чтобы достичь заветной цели, и, конечно, не имел ни малейшего желания из-за ошибочных расчетов не дойти до полюса нескольких миль. Только убедившись, что он определил место полюса настолько точно, насколько позволяли его несовершенные инструменты, он водрузил свои флаги и сфотографировал их. Но через несколько часов дрейфующий лед уже отнес его флаги в сторону от полюса. Слава так непостоянна!
Мы еще не выполнили своей задачи. Благодаря инерциальной навигационной системе мы без особых трудностей достигли полюса, но всплыть здесь на поверхность — это уже другое дело. Тут мы должны были полагаться только на себя.
Никаких признаков «фонаря». Корабль остановился на шестидесятиметровой глубине точно на полюсе, я поднял перископ в надежде что-либо обнаружить. Но море кругом был совершенно черное. Ни малейшего проблеска света через лед; всплыть здесь невозможно.
Двигаясь на самой малой скорости переменными курсами, мы начали поиски тонкого льда, используя для этого перископ, эхоледомер и телевизионную установку, но нам не везло.
Здесь, на полюсе, солнце все время будет за горизонтом, а если к тому же еще большая облачность, как день назад, то сильного света и не может быть. «Ну что же, — думал я, — пока мы должны терпеливо ждать и наблюдать». Несколько часов прошло безрезультатно.
Но вот я заметил в перископ изумрудно-зеленое мерцание. Светлое пятно казалось слишком маленьким для «Скейта», но его стоило исследовать. Мы начали осторожно маневрировать под этим пятном, наблюдая за показаниями эхоледомера. Он показывал тонкий лед.
Теперь мы были в ином положении по сравнению с прошлым летом: тогда мы, не торопясь, ходили под разводьями, стараясь всплыть в середине достаточно большого участка чистой воды. В зимнее время, для того чтобы всплыть в заранее намеченном районе, мы должны были довольствоваться небольшим участком тонкого льда, в котором едва может поместиться лодка. Не было нужды маневрировать под этим тонким льдом, чтобы вычертить форму участка: он был настолько мал, что его весь можно было осмотреть в перископ. Границы участка были резко обозначены расположенными вокруг него темными пятнами толстого льда. Если бы не опыт прошлого лета, у нас не хватило бы смелости и умения даже попытаться выполнить такую сложную и опасную операцию.
Мы подвсплыли на глубину тридцать метров. «Фонарь» имел форму собачьей ноги и был предательски мал. Никогда раньше мы не пытались делать ничего подобного. Однако было ясно, что, если нам удастся пробить такой лед, «Скейт» будет крепко держаться в нем, как в тисках. Не будет опасности повреждения лодки вследствие дрейфа к одному из краев полыньи.
— По местам стоять, пробивать лед! — приказал я. — Начать всплытие!
Едва мы начали подниматься, как Эл Келлн, стоявший у эхоледомера, закричал:
— Над нами тяжелый лед — толще трех с половиной метров!
Я понял, что произошло: лед двигался, и светлое пятно тонкого льда отнесло от лодки.
— Заполнить цистерны, Шеффер, — приказал я.
Корабль водоизмещением в три тысячи тонн неохотно изменил направление движения и начал медленно погружаться назад, в темные глубины океана. Мы снова не торопясь подвели корабль под маленький участок тонкого льда.
Вторая попытка всплыть была не удачнее первой: нас снова отнесло от просвета во льду — так он был мал.
— Надо попытаться рассчитать отклонение, — сказал Билл Леймен.
Он быстро высчитал, на каком расстоянии от «фонаря» должна находиться лодка, чтобы за время подъема с тридцатиметровой глубины она оказалась точно в нужном месте. «Скейт» теперь старательно маневрировал, чтобы занять исходное положение.
Когда мы начали всплывать, Келлн сообщил, что над нами тяжелый лед. Не очень приятно услышать такое, когда от рубки до льда остается всего пятнадцать метров. Мы могли только надеяться, что нас еще отнесет в нужную точку.
Лодка продолжала всплывать, и я вынужден был опустить перископ. Теперь мы могли вести визуальное наблюдение только с помощью телевизионной установки, на экране которой обозначались расплывчатые границы тяжелого льда.
Верхняя часть рубки была уже всего в семи с половиной метрах ото льда.
— Тяжелый лед, все еще тяжелый лед, — докладывал Келлн. В его голосе чувствовалось нервное напряжение. Сколько же еще ждать?
— Срочное погружение! — резко приказал я.
Больше ждать мы не могли. Шеффер открыл клапаны затопления цистерны срочного погружения, и тонны воды хлынули в нее, заставив корабль погружаться. Мы быстро падали, уходя от зловещих ледяных утесов.
— Продуть аварийную цистерну до отметки, — приказал Шеффер, пытаясь задержать быстро падающий на глубину «Скейт». Рев воздуха под большим давлением наполнил помещение.
