— Вы полагаете, что лодка движется? — спросил меня штурман.
— С уверенностью сказать нельзя, — ответил я. — Впрочем, давайте посмотрим еще раз.
— Поднять перископ!
Снова послышалось шипение сдавленного масла в гидравлической системе, и перископ начал плавно подниматься. Я еще раз осмотрел окружающую нас воду. Медуза по-прежнему находилась рядом с лодкой. Я наблюдал за ней почти целую минуту, но ее положение по отношению к лодке оставалось неизменным.
— Опустить перископ! Лодка неподвижна, — сказал я и объяснил, почему я так думаю: — Наша приятельница медуза все еще заглядывает в перископ.
Раздался негромкий смех, который не ослабил, однако, царившего в тишине отсека напряжения.
Я повернулся к группе людей, стоящих у эхоледомера. Они внимательно рассматривали вычерчиваемую перьями линию, и их, казалось, ничто больше не занимало.
— Ну как? — спросил я.
Старший в группе спокойно посмотрел на меня и, давая понять, что все в порядке, поднял левую руку, большой и указательный пальцы которой были согнуты в кольцо, а остальные приподняты вверх[17].
Настало время действовать.
Все взгляды устремились на вахтенных у приборов на посту управления погружением и всплытием. Позади двух матросов, сидящих на обитых кожей стульях, стоял лейтенант — командир поста погружения и всплытия. На него была возложена ответственность за удержание лодки на глубине пятидесяти пяти метров — задача, которую не так-то легко выполнить, если подводный корабль не имеет хода. Но по сравнению с тем, что ему предстояло сделать теперь, эта задача казалась пустяковой.
Стараясь придать своему голосу уверенность, которой в действительности у меня не было, я приказал лейтенанту:
— Всплывать медленно на глубину тридцать метров!
Выполняя сложные команды лейтенанта, вахтенный у длинного ряда вентилей начал продувать балласт. Послышался шум работающих насосов и шипение воздуха, вытесняющего воду из цистерн. Трехтысячетонный подводный корабль, словно огромный воздушный баллон, начал медленно всплывать. На глубине лодка была гарантирована от опасности столкновения со льдом. Теперь же мы сознательно шли навстречу такой опасности. Я с досадой почувствовал, что во рту у меня пересохло, а сердце начало стучать, как молоток. Надеясь определить положение лодки относительно льда, я снова приказал поднять перископ.
— Докладывать изменение глубины: я не слежу за глубомером, — приказал я лейтенанту, прильнув к окуляру перископа.
Однако, кроме воды, я ничего не увидел. Теперь не было даже и медузы: она осталась где-то ниже.
— Сорок три метра, — доложил лейтенант монотонным голосом.
Это означало, что от головки поднятого перископа, расположенной на восемнадцать метров выше киля, до поверхности воды оставалось двадцать пять метров. Расстояние до подводной части ледяного покрова могло быть значительно меньше. Но почему же до сих пор не видно льда?
В отсеке царила гробовая тишина. Шуршащий звук перьев эхоледомера казался необычайно громким. Разворачивая перископ, я произвел обзор во всех направлениях. По-прежнему ничего!
— Тридцать семь метров!
Головка перископа находилась теперь всего в девятнадцати метрах от поверхности. И вдруг я увидел вблизи лодки очертания тяжелых льдов — огромных глыб торосистого льда, находящихся на опасно близком к нам расстоянии. Я поспешно развернул призму и посмотрел вверх, но ничего, кроме того же расплывчатого зеленовато-голубого пятна, не обнаружил. Я еле удержался от приказания лейтенанту прекратить всплытие. Если бы я внезапно изменил свое предыдущее приказание — всплывать медленно на тридцать метров, лейтенант мог бы нарушить дифферент, и лодка не удержалась бы на ровном киле. К тому же в этот момент я услышал шум поступающей в цистерны воды и понял, что командир поста погружения и всплытия уже принимает необходимые меры. Внезапно мне пришла в голову мысль, что может произойти, если ему не удастся остановить лодку.
— Стоп заполнять! — приказал лейтенант, не отрывая взгляда от глубомера.
Всплытие прекратилось, и лодка остановилась на глубине тридцати метров, словно она находилась в гигантском грузовом лифте.
Лед теперь был виден отчетливее, но определить расстояние до него было невозможно. Насколько я мог видеть, непосредственно над лодкой льда не было.
Однако мы могли только надеяться, что «Скейт» находится в таком положении, которое позволяет осуществить безопасное всплытие. Прямоугольник из красных крестиков показывал, что размер полыньи над нами обеспечивает безопасное всплытие лишь в том случае, если мы будем держаться ее центра. Даже самое незначительное течение могли отнести лодку в сторону. Всплывать при таких условиях слишком медленно — значит подвергать лодку большому риску, ибо каждая лишняя минута увеличивала опасность сноса под лед, столкнувшись с которым мы могли получить серьезные повреждения.
С другой стороны, просто продуть цистерны главного балласта и выскочить на поверхность как пробка было бы совсем безрассудно, так как легкий корпус лодки мог удариться об лед и, несомненно, был бы пробит. Такова была дилемма: опасно всплывать медленно — и еще опаснее всплывать быстро. Оставался единственный выход — удерживать лодку в прежнем положении и всплывать с такой скоростью, которая свела бы до минимума возможность получения повреждений в случае удара об лед.
Очевидно, что успех в этих условиях зависел от способности командира поста погружения и всплытия удерживать заданную скорость всплытия. Подводная лодка в погруженном состоянии, если она не имеет хода, подобна огромному воздушному баллону. В обычных условиях удержание или изменение глубины достигается соответствующим наклоном горизонтальных рулей лодки при ее движении вперед. Неподвижная же лодка поднимается или опускается в зависимости от дифферента и плавучести. На плавучесть оказывает влияние множество факторов: температура воды и ее соленость могут значительно изменить ее величину. Находясь подо льдом, мы вручали свою судьбу командиру поста погружения и всплытия и полагались на его способность заставить лодку всплывать при таких условиях, которые не предусматривались никакими конструкторами подводных кораблей, — подниматься в строго вертикальном направлении, да еще заданной скоростью.
Все мы прекрасно понимали, что подвергаем себя большой опасности. Без сомнения, легче всех было мне. Я, по крайней мере, управлял кораблем и имел возможность наблюдать за его положением во время всплытия. Находящиеся в центральном посту понимали, что происходит, но не могли повлиять каким-либо образом на ход событий и поэтому должны были полностью положиться на меня и мою оценку обстановки. Хуже всех приходилось остальным восьмидесяти членам экипажа, находящимся в других отсеках лодки. Они могли только чувствовать, что лодка всплывает, останавливается, снова всплывает, все более и более приближаясь к ледяному покрову… Угрожала ли лодке опасность? Этого они не знали.
Я почувствовал, как на лбу у меня выступили капельки пота. Взоры всех находящихся в центральном посту были устремлены на меня. Каждый взгляд выражал безграничную веру в меня, в мою способность найти правильный выход из любого трудного положения. Независимо от своих внутренних переживаний я должен был проявить максимальное спокойствие, уверенность и выдержку. Малейшие признаки колебания или неуверенности не только подорвали бы веру людей в меня, но и угрожали безопасности корабля.
— Всплывать как можно осторожнее. Докладывайте изменение глубины, — приказал я командиру поста погружения и всплытия.
Снова послышалось жужжание работающих помп и журчание вытесняемой воздухом забортной воды. Лодка начала медленно всплывать. Еще раз я осмотрел в перископ окружающую воду, пытаясь установить, не сносит ли лодку под лед. Мы двигаемся только вверх.
— Двадцать семь метров.
Головка перископа находилась теперь менее чем в десяти метрах от поверхности.
С этого момента мы должны были всплывать вслепую, так как оставлять перископ в поднятом положении было слишком рискованно: мы могли удариться об лед. Даже в том случае, если бы нам удалось
