— Ну, шо скажете, общество? — Радож обвел взглядом хмельных кметей.
— А шо?
— Ты, Радож, Правду чтишь, ты и рассуди! Старый вой, хитро сощурившись, глянул на Кудряша, потом на Крапиву:
— Ты, Кудряш, Крапиву обозлил?
— Ну?
— Выходит, Крапива может тебя поучить, ежли захочет.
— Ну, может, — не понимая, куда он клонит, буркнул Кудряш.
— А скажи, Кудряш, ежели бы Степан хотел, мог бы он тебе шею свернуть, когда ты оземь грянулся?
— Ну, мог бы.
— Выходит, помиловал тебя?
— Ну?
— Выходит, твоя жизнь принадлежит ведуну. Кудряш сообразил, куда гнет Радож, засопел.
— Выходит, таперича за тебя ведун в ответе, — добивал Радож. — Верно говорю, хлопцы?
Хлопцы согласились.
«Ну и понятия у вас, ребята, — подумал Степан. — Это ж чего выходит, если я кому жизнь сберег, значит, дитяте заместо мамки стал, нянькаться должен?»
Были у Степана основания сомневаться в том, что Радож добросовестно толкует Правду. Но возможностей оспорить толкование не было. Закон, как известно, что дышло... А уж когда закон изустный, в толстых фолиантах не зафиксированный, то и подавно.
— Так вот я и говорю, раз Степан жизнь тебе сохранил, то теперь за тебя, щусенок, перед богами в ответе, верно, хлопцы? А ты и вовсе, Кудряш, нонче между жизнью и смертью. К богам приблизился, да богами отринут. Ты ж мертвым лежал, не шелохнувшись, все видели. А потом очухался. Тебя надлежит в лесу девять дней продержать, в месте тайном, очистительном. А потом дымом окурить. А до того, как очистишься, тебя с нами будто бы и нету, потому слово твое веса не имеет. И возражать не могешь. А коли возражать не могешь, значит, соглашаешься.
«Это триумф, — подумал Степан, — отомстил дед разом за все насмешки».
— Я вот и говорю: коли победит Крапива, поцелуешь под хвост евонную кобылу. Встань в сторонке, Кудряш, да гляди...
Один из кметей притащил пару жердин, и началось состязание.
Крапива частушек не пел, противника не оскорблял. Работал дрыном с мрачной сосредоточенностью, явно решив не повторять ошибок предыдущего бойца. Белбородко все больше уходил от ударов, лишь обозначая блок палкой (на всякий случай, вдруг противник в последний момент изловчится и изменит направление удара). Степан изучал спарринг-партнера, практически не контратаковал. Пусть раскроет свои возможности, тогда одним коротким ударом можно будет решить исход поединка. Лучше бы, конечно, обойтись без травм — перехватить палку Крапивы свободной рукой, просунуть конец своей жерди под мышку детины да пригнуть оного импровизированным рычагом к земле. Но это уж как получится. В бою все не просчитаешь.
Крапива работал дрыном умело, но уж слишком предсказуемо. Степан читал замыслы парня, едва они зарождались — по малейшему движению бедер, неосторожному взгляду, повороту головы. Не сказать, что Крапива был неопытен, скорее наоборот. То, как он двигался, как крутил палку, как делал выпады, тут же отскакивая в сторону, выдавало бывалого бойца. Но... Крапива привык брать напором, встречать сопротивление и проламывать его. Степан же вроде как и не дрался, умело уходя от ударов. Лишь изредка делал короткий выпад, чтобы отогнать кметя, когда тот не в меру наглел.
Пару раз Белбородко мог бы вырубить Крапиву, но не стал этого делать. Крапива, как ни крути, отстаивал свою честь. Конечно, парень задел Кудряша, но тот явно перестарался, выставляя обидчика на посмешище. Воспользуйся Степан ошибкой Крапивы — и помимо сотрясения мозга тот получит насмешки кметей, а то и какое-нибудь мерзкое прозвище. Неправильно это! Значит, надо дать Крапиве сохранить лицо. Как это сделать? Использовать прием, в здешних местах неведомый, против которого не только Крапива, но и любой другой не устоит. Одно дело, когда тебя бьют палкой по голове, и совсем другое, когда против тебя используют некие тайные знания. Во втором случае, успех уже то, что ты остался в живых!
Степан разорвал дистанцию, повернулся лицом к солнцу и воздел руки:
— Духи-охранители, наделите меня знанием, дабы победить этого воина!
Боковым зрением он следил за противником. Крапива застыл в нерешительной позе, даже дрын опустил.
— Духи-охранители, дайте мне то, что прошу, — гремел Степан, — разве я плохо служу вам? Почему вы стоите за этим молодым воином, почему отвернулись от меня?
Крапива опомнился и, видно решив прибить ведуна до того, как к нему придет помощь горних сил, бросился в атаку, молотя дрыном. Степан нехорошо засмеялся и принялся отбивать удары. Со стороны казалось, что палки вот-вот разлетятся, на самом же деле Белбородко ставил блоки так, чтобы удары противника соскальзывали. Степан больше не уходил. Пусть зрители решат, что духи дали ему силу. Атаковал, контратаковал, защищался...
Крапива наметился Степану в живот. Белбородко всем телом качнулся назад, одновременно «накрывая» оружие противника своим. Дрын Крапивы оказался прижатым к земле. Палка Степана скользнула вдоль него к горлу противника. Тот непроизвольно подался назад. Белбородко перехватил оружие, одновременно просовывая его конец под мышку Крапиве. Другой конец защищал от возможной атаки снизу. Степан развернулся вокруг своей оси, одновременно поворачивая рычаг. Дрын Крапивы, подхваченный нежданным вихрем, вывернулся из рук, а сам Крапива пропахал носом землю. Белбородко опустился, плотно зажал между колен плечо Крапивы, медленно повернул дрын в горизонтальной плоскости. Рука Крапивы натянулась, еще немного — затрещит. Парень скрипел зубами, но молчал.
— Духи услышали меня, — пророкотал Степан. — Признаешь ли ты мою победу, или сломать тебе руку?
— Признаю, — глухо отозвался Крапива. Белбородко встал и поклонился все еще лежащему Крапиве:
— Ты хорошо бился, но духи помогли мне. Парень поднялся, хмуро взглянул на Степана, не глумится ли. Вроде бы нет. Окинул взглядом кметей. Никто не зубоскалил. Даже Кудряш прикусил язык.
— Сами попробуйте, — буркнул Крапива и, растолкав воинов, ушел из круга.
Мужичок, попавшийся лютичам, был и впрямь непрост. Не зря его в поруб бросили. По всему видать — шустрый да ушлый, своего не упустит да и в чужое корыто рыло сунет, не побрезгует. Словом, тать. А тать должен сидеть в яме да на облака с тоскою глядеть. Стало быть, по Правде лютовичи поступили.
Вытащили Божана из поруба, поставили на колени перед Отцом Горечи. Кукша подивился, как не околел поганец в яме-то?! Мороз крепкий, до костей пробирает. Другой бы на месте пришельца откинулся уже, а этот знай языком треплет.
— Не даром претерпел, — говорит, — то испытание вере моей было. Сон мне вещий приснился» что найду тебя. Вот и свиделись.
— А на что я тебе?
Вокруг толпятся лютичи, кто с топором, кто с колом. Молчат, недобро на Божана поглядывают да по снежку топчутся — видать, морозец за пазуху лезет. Только кивни Отец Горечи, враз на куски пришельца разорвут. Но тот будто не понимает, что жизнь на волоске висит.
— Вера во мне проснулась, — говорит. — Чернобог мне явился да сказал, чтоб к тебе шел. — И знаком тайным тычет, а знак тот — кругляш с ощеренной волчьей пастью — лишь посвященным дается.
— Это откуда?
— Сперва Чернобог меня к купчишке по имени Харя привел, а тот, как узнал про видения мои, дорожку указал да кругляш вручил, чтобы подтверждение словам моим вышло.
Отец Горечи взял кругляш и внимательно рассмотрел. На одном из волчьих клыков виднелись несколько хитро переплетенных канавок. По ним выходило, что знак действительно принадлежал Харе. А если так, значит, Харя считает, что пришлец может быть братству полезен. Впрочем, не тот человек Харя, которому
