Шучу, шучу. В общем, выполняй.
Легко ему было произнести «выполняй», а Никитину, получалось, надо было самому домогаться от нее, чтобы она своими же руками подсадила его на тот самый председательский стул, на котором до этого сидела сама. После всего того, как с него обошлись.
У него скорее всего так и не повернулся бы язык начать с нею этого разговор, если бы она вдруг первая не начала его. В тот же самый день, когда он пришел из правления домой на обед, она встретила его словами:
— Все-таки, Николай, я вижу, не миновать мне сегодня вечером на собрание идти.
И здесь он опять увидел ее совсем по-новому. Она вышла на край сцены в хуторском клубе, строгая, в хорошо сшитом синем костюме. В петлице жакета краснел цветок гвоздики. На лице у нее не было и следа той любящей готовности, которую уже привык видеть у нее Никитин.
Внимательно обвела глазами до отказа заполненный людьми зал небольшого клуба.
— Обрадовались дети, что матери дома нет, — сказала совсем негромко, но каждое слово ее было отчетливо слышно — такая установилась тишина. — А в садах на лозах пусть несрезанный виноград гниет и в степи ветер зябь пашет. Должно быть, и правда захотели себе в председатели Черенкова. — Она слегка повернула голову в сторону Неверова, укрывшегося при этих словах за пеленой дыма — Вам, Павел Иванович, ничего не стоит эту просьбу уважить, пусть Черенков и наш колхоз пропьет.
— Ты, Каширина, поосторожней, — из-за дымовой завесы бросил Неверов.
Его слова потонули во всеобщем шуме:
— Не хотим Черенкова!
— Нам и со старым председателем хорошо!
— Никого нам больше не надо!
— Каширину хотим!
— Оставайся ты, Антонина!
До этого никакими способами нельзя было успокоить эту бурю в хуторском клубе, а ей стоило лишь повести рукой, чтобы опять стало так же тихо, как в степи в знойный полдень лета. В открытые окна доносилось гудение буксирного катера, огибающего Красный яр на выходе из Донца в Дон. Все взоры притягивал к себе цветок гвоздики в петлице у Антонины.
— Во-первых, я уже не Каширина, а Никитина. — И, переждав прошелестевший по залу смешок, продолжала: —А во-вторых, и в председатели нашего колхоза райком рекомендует тоже Никитина. — Смех в клубе окреп и пошел гулять по рядам. Она вдруг низко поклонилась со сцены в зал: — За хорошее отношение спасибо, но я уже этого председательского портфеля натягалась, хватит. Теперь его должен поносить тот, у кого силы побольше. Такие, как мы, женщины, еще были при всяких недостатках нужны, когда мы и на коровах пахали, а теперь будем на одних тракторах. И в мое положение вы тоже должны войти. Маленьким колхозом я еще могла командовать, а теперь вам и товарищ Неверов может сказать: наш колхоз будут вскорости укрупнять. В колхозе будет не три тысячи, а десять или двенадцать тысяч га.
Неверов подтвердил:
— Это вопрос предрешенный.
— И командир вам уже будет нужен совсем другой.
Впервые за все время она покосилась на Никитина. Он не мог оторвать взора от ее гвоздики, столь же яркой, пылающей, сколь бледным, почти совсем бескровным, сделалось лицо Антонины под конец ее речи в хуторском клубе.
Она кончила, и от тех же самых людей, которые все три дня бушевали в клубе, как вода в коловерти под яром, теперь оказывается, можно было услышать совсем другое. Никитин с удивлением смотрел со сцены на лица тех же самых женщин и мужчин и не узнавал их. Особенно женщин. Поистине, люди самих себя не знают до конца. Всего за несколько минут, как подменили их. И то, с чем Неверов не мог справиться три вечера подряд, вдруг оказалось достижимым.
У тех же самых хуторских женщин, которые до этого недвусмысленно прохаживались по поводу вопиющей неблагодарности Никитина, теперь нашлись для него другие слова:
— Это он у нее в яме с пробитой грудью лежал.
— Нет, Гришку Черенкова нам не нужно!
— Славного отхватила себе Антонина муженька!
— Эх, бабоньки, где бы и мне такого подцепить?
— Пойдем после собрания в той пещере поищем. Может, там другой остался.
— Раз Антонина говорит, значит, хуже не будет.
— Муж и жена — одна сатана.
— Ничего себе бугаина, в самый раз на укрупненный колхоз.
— Давайте голосовать. Мы уже на этих прениях прокисли.
— Еще правда Черенкова привезут.
Может быть, больше всего подействовала на людей эта угроза. Во всяком случае, когда Неверов снова вышел на край сцены и, вынимая изо рта трубку, начал: «По поручению бюро райкома партии рекомендую председателем вашего колхоза…» — ему договорить не дали:
— Знаем!
— Вот он, налицо!
— Голосовать!
Проголосовали единогласно. Лишь Антонина, не дождавшись конца голосования, сошла со сцены и, не оглядываясь, быстро пошла меж рядов к выходу.
— Ну и артистка у тебя жена, — прощаясь после собрания с Никитиным у машины, с восхищением говорил Неверов. — Сама же все подстроила, расписала по нотам и сама рассыпалась на собрании, как ни в чем не бывало. Ох, еще наплачешься ты с ней!.. — Неверов вдруг отшатнулся от Никитина, вплотную приблизившего к нему свое лицо. — Ого, да я вижу, как бы еще и тебе не пришлось обламывать рога.
И он захлопнул дверцу машины.
Еще недели через две, проезжая через хутор мимо яра и увидев возле колодца Антонину с ведрами, Неверов велел шоферу притормозить, высунулся из дверцы:
— А ты, Антонина Ивановна, тогда нам здорово на собрании помогла, молодец. Без твоего вмешательства нам бы, пожалуй, кандидатуру Никитина не удалось провести. Наверняка бы не удалось. Конечно, ты этим самым преследовала и свой собственный интерес, так сказать, укрепляла семейный фронт. Но все-таки партийная закваска у тебя есть. В общем, райком тобой доволен. Еще немного повремени, и, пожалуй, можно будет твое персональное дело пересмотреть. — И увидев, что Антонина, подцепив одно за другим с земли крючками коромысла полные ведра, молча повернулась к нему спиной и пошла к дому, он ткнул шофера в бок: — Езжай, езжай. Ты что, заснул за рулем?!
Однако и после еще долго не мог успокоиться взбудораженный хутор. Особенно неистовствовала та самая Настюра Шевцова, которая и на собрании громче всех кричала: «Нам чужих захребетников не нужно!.. Ни военных, ни с орденами!» Ни единого случая не упускала теперь, чтобы не высказать свое неуважение к новому председателю, подчеркнуть пренебрежительное отношение к нему. Стоило Никитину, объезжая с утра бригады и фермы, заехать в коровник, когда дежурила там Настюра, как она, сразу же бросив работу, садилась, заложив ногу за ногу, на скамейке у двери и, достав из кармана рабочего комбинезона пачку «Прибоя», начинала стаю за стаей выпускать из округленных губ колечки табачного дыма. Сколько бы Никитин ни находился на ферме, столько будет сидеть и, подрагивая ногой, считать уплывающие ввысь голубино-сизые призрачные колечки.
Чувствуя за всем этим вызов, он долго сдерживался, пока все же не взорвался.
— Что же это у тебя, — спросил он уже на выходе из коровника, задерживаясь около Настюры, — перекур тянется целый час?
Она пыхнула папиросой, проводив сощуренным взглядом новую стаю колечек:
— А мне некуда спешить.
