— А не лучше ли нам, Алексей Владимирович, это дело кому-нибудь из более… — Он помедлил. — Из членов бюро поручить?
— Например?
— Например, той же Антонине Ивановне. Во-первых, ей это будет более удобно, как женщине. Во- вторых, — он повернулся к Сухареву, — ты не обижайся, Костя, но тебе еще не по возрасту такие дела. Ты у нас и неженатый еще.
— Я и не обижаюсь, Павел Иванович, а даже рад.
Егоров наклонил голову:
— Что ж, может, так и лучше. У меня возражений нет.
— Зато у меня, Алексей Владимирович, есть, — решительно заявила Короткова.
— Но, если Антонина Ивановна, как здесь говорили…
Короткова не дала ему кончить:
— Именно поэтому я и не могу согласиться. По той самой дружбе с Кашириной, на которую здесь Федоров намекал. Мы с ней действительно старые друзья, но что-то она меня к себе давно уже не зовет. Закрылась у себя на подворье, на яру, и сидит. Раньше я и без приглашения к ней заглядывала, как только еду мимо, так и подверну, а теперь не решаюсь. Было совсем уже направлюсь — и в последний момент трусливо проезжаю мимо. Боюсь, как бы она не подумала, что это я к ней из жалости. Я и сама всяких жалельщиков терпеть не могу, ну, а ее-то я, слава богу, знаю. Если догадается, что приехала по поручению райкома устраивать ее семейную жизнь, то, пожалуй, придется мне после этого навсегда к ней дорогу забыть. — И, вприщур поглядев в сторону яра из-под метелок своих обгоревших на солнце ресниц, Короткова повторила: — Я-то ее знаю. Если полюбит, то полюбит, а отвернет — так наотрез. А мне бы, Алексей Владимирович, ее дружбу не хотелось терять. Поздно уже новых друзей заводить.
— Ну что ж, видно, не миновать Сухареву доводить это дело до конца, — заключил Егоров. — Хоть он здесь и единственный неженатый среди нас. — И скупая улыбка впервые тронула его губы.
Задвигали стульями, затолпились у выхода члены бюро.
— Задала нам сегодня твоя Каширина жару, — пропуская Короткову в двери впереди себя, попенял Неверов.
— Почему же, Павел Иванович, моя, а ее твоя?
— Все-таки не скажи…
Уже у самого порога Короткову догнали слова Егорова:
— Вас, Антонина Ивановна, я попрошу остаться.
И после того уже, как остались они в опустевшем кабинете вдвоем, он пояснил:
— У меня, Антонина Ивановна, все время было такое ощущение, что вы чего-то недоговаривали, а вам есть что сказать.
— Есть такие вещи, Алексей Владимирович, о которых и язык не поворачивается говорить.
— Но все же мне одному вы могли бы рассказать?
— Только то, что я знаю. Но знаю я далеко не все.
На исходе дня, издали, на дымящемся заревном небе, Красный яр еще больше мог напомнить собой какую-то большую степную птицу, парившую над Задоньем на своих распростертых крыльях.
С наступлением весенних дней, когда подсыхали в степи дороги, Никитин все чаще сам садился за руль своей «Победы», давая шоферу отдых. Тот и рад был помочь дома жене по хозяйству: вскопать огород, поднять на опоры в саду виноградные лозы.
Привычку ездить быстро Никитин сохранил еще с фронта. Его крупные загорелые руки уверенно лежали на белой, как слоновая кость, баранке руля. Под весенним утренним солнцем все сверкали и отливало глянцем: и молодая темно-зеленая листва виноградных садов, и светло-зеленая, а с обратной стороны серебряная листва на тополях в пойменном лесу, и затерянная среди верб излучина старого Дона, и как будто плавающий в воздухе игрушечный куполок станичной церкви. Сверкали шиферные крыши разбросанных по лугу полевых станов, животноводческих ферм, как скирды сена, припорошенные снегом. Нельзя было и представить, чтобы где-нибудь еще могли быть столь же красивые места. Все так широко, округло, беспредельно!
По лицу своей невестки, которую Никитин подвозил по пути к школе или же вез из школы обратно домой, он видел, что и она не оставалась ко всему этому равнодушной. Но ему хотелось удостовериться:
— Нравится?
Она подтверждала:
— Очень.
Он открывал все стекла машины, и внутрь врывался степной ветер. У Ирины светились оживлением глаза, на щеках зацветал румянец. Рукой с тонким золотым колечком на безымянном пальце она придерживала волосы. Были они у нее черными до синевы. И вся она была какая-то жгучая.
И после того как Никитин уже высаживал ее у станичной десятилетки, а сам по проулку поворачивал налево, в степь, в машине еще долго пахло ее духами. Дорога поднималась в степь меж рядами виноградных садов, и оставшийся в машине запах духов смешивался с таким же тонким, почти неслышным, запахом зацветающих виноградных лоз.
Выехав из станицы наверх, в степь, и оглядываясь, Никитин видел, как мелькает по улице по направлению к школе ее весеннее платье. Иногда это было такое же зеленое платье, как листва на молодой виноградной лозе. Иногда голубое или ослепительно-белое. А иногда и ни с чем не сравнимого красного цвета.
Ее и по одежде можно было узнать, что она не из местных. Из того же самого количества ситца, полотна или искусственного шелка, из которого другая женщина умела скроить себе всего лишь одно платье, у нее получалось два, и когда коллеги по школе, разглядывая в учительской ее очередную обновку, начинали недоверчиво спрашивать, как это удается ей, она отвечала:
— Представьте, без особенных усилий. Во-первых, не следует уподобляться монашкам и закрывать от солнца то, что тоже хочет радоваться солнцу, а во-вторых, надо раз и навсегда сделать выбор: или тонкая талия или пироги со сметаной.
Ее дебелые коллеги не прощали, конечно, этих намеков, и с некоторых пор излюбленной темой в учительской стали разговоры о степени падения современных нравов. Иногда за такими разговорами учительницы не слышали звонка, возвещавшего о конце перемены. При этом, несмотря на различия в оттенках мнений, все они в конце концов единодушно приходили к выводу, что абсолютно недопустимо, чтобы учительница, требующая, чтобы ее ученицы носили косы, сама предпочитала носить на голове подобие скирды, взлохмаченной ветром.
Ирина Алексеевна обычно, слушая эти более чем прозрачные разговоры, молча улыбалась. Это-то, может быть, больше всего и выводило из себя ее коллег. Не выдерживая, какая-нибудь обращалась к ней:
— А что думает об этом уважаемая Ирина Алексеевна?
Спокойно поправляя рукой свою
— А почему, допустим, все без исключения ученицы непременно должны носить косы?
Всеобщее удивление и возмущение после ее слов в учительской были неподдельными.
И у директора школы, бывшего подполковника, который однажды смущенно крякнул при виде ее нового платья-сарафана, она немедленно поинтересовалась:
— Некрасиво?
— Нет, этого я бы не сказал, — багровея под ее взглядом, как школьник, испуганно заверил директор. — Я бы сказал, совсем наоборот. Но если учесть, Ирина Алексеевна, степень вашего влияния на учащихся…
— У моих учащихся, Максим Максимович, снизилась успеваемость?
— Ваш класс, Ирина Алексеевна, лучший в школе, — твердо сказал директор. — Лично у меня никаких к вам претензий нет. Однако приходится считаться и с другими факторами. Например, с мнением тех же
