Вадим сощурил глаза.
– Разве ты куда-нибудь спешишь?
– Нет, просто так, – поспешил ответить Игорь.
Заглянули в клуб. Развлекая себя и товарищей, Вадим бурно сыграл на пианино в пустынном зале «Мучу». Ему отвечало гулкое эхо. Игорь вдруг решительно заявил:
– Мне, ребята, пора идти.
Вадим с наигранным непониманием спросил:
– Куда?
За Игоря ответил Федор:
– Странный вопрос. У человека свадьба. Ступай, Игорь, ступай.
После его ухода Вадим еще раз проиграл «Мучу» 'и встал, хлопнув крышкой пианино.
– А что, Федор, если нам еще раз пройтись по эстакаде? Во время митинга там не продерешься. Одних корреспондентов и кинооператоров нахлынет на пуск гидроузла целая армия.
На залитой жарким солнцем железобетонной части плотины не было никого, кроме маляров, покрывающих позолотой снопы и звезды на барьерных решетках и на дверях ГРЭС. Последний еще не размонтированный кран с приспущенной стрелой стоял на плотине над неоглядным зеркалом воды, как одинокий аист, забытый своей стаей.
– Завтра она уже будет не только наша, – сказал Вадим Зверев.
26
Секретарь-машинистка политотдела Люся Солодова сидела за своим столиком в приемной, сняв туфли и поставив ноги на деревянную перекладину. Она вспыхнула, как маков цвет, и мгновенно поджала под себя ноги, когда с улицы широко распахнулась дверь и вошел в приемную Автономов. Увидев у нее под столиком выставленные, как на витрине, босоножки, он догадливо спросил:
– Наплясалась за ночь на свадьбе? – И, не задерживаясь, взялся за ручку двери в кабинет Грекова: – У себя?
С выступившими в уголках капельками слез Люся молча кивнула головой.
В кабинете Автономов сразу же положил перед Грековым на стол большой коричневый портфель.
– Вот тебе работа на весь день. Перелистай еще раз. Звезды и все прочие знаки правительственная комиссия привезет в чемодане с собой, а во всем, что касается списков на амнистию, министр полностью положился на нас. – Он расстегнул портфель и, шевеля губами, одну за другой вынул из него и уложил стопками на столе у Грекова восемь толстых тетрадей, переплетенных в темно-красный коленкор. – Здесь тебе и «Война и мир», и «Тихий Дон». Запрись и скажи, чтобы твоя балерина никого не пускала к тебе. – Он снова порылся в своем портфеле и достал из него два толстых граненых карандаша. – Я их из своего стаканчика специально для тебя прихватил. Посмотри свежими глазами и можешь не стесняться, если я, по-твоему, что-нибудь просмотрел. – По своей привычке он стал мерить шагами кабинет Грекова взад и вперед, изредка останавливаясь перед ним. – Тебе, как политической власти, теперь и карты в руки. Недаром между нами
обязанности поделены. Мне кубы и шпунты, а тебе – весь живой материал. Ну, ну, не смотри на меня своим дремучим взглядом, ты прекрасно знаешь, что мне просто некогда было заниматься каждым Коптевым и Молчановым в отдельности. Вот это красный карандаш, а это синий. Первым вноси в списки тех, кого, по мнению политотдела, еще бесспорно следует внести, а вторым вымарывай тех, кто попал в них не по заслугам. Я, конечно, и сам их основательно пошуровал, но тебе, повторяю, виднее. Посоветуйся с Цымловым и еще знаешь с кем, например, с тем же комсомольским вождем, он молодых ребят из ЗК лучше знает. Я тебе целиком доверяю. Но и смотри не переборщи. А я хочу еще раз успеть на все объекты взглянуть. Чтобы всюду: под глянец и под ключ. Иногда какое-нибудь отхожее место может испортить весь пейзаж. Правительственная комиссия уже выехала на пароходе из Калача. – И, уже застегивая свой портфель, он спросил у Грекова: – Ну и как твой вояж в Приваловскую? Не придется нам с тобой за обман бюро обкома отвечать?
– Еще бы полчаса, и, может быть, пришлось бы.
– Неужто этот обломок казачества и в самом деле затопиться решил?
– Сам уже по пояс в воде, а из двухстволки палит и кричит: «Все вы предали Дон!»
– Поэтому, я вижу, у тебя и бинт на руке? Греков поспешил спрятать под крышку стола перебинтованную кисть руки.
– Всего одна дробинка.
Закрывшись в кабинете и отключив телефон, он до вечера перелистывал оставленные Автономовым тетради в темно-красном коленкоре, поочередно берясь то за красный, то за синий карандаши. Все-таки синий карандаш чаще отдыхал у него на столе. В списке подлежащих амнистии, представленном Гамзиным, он вдруг увидел вписанные рукой Автономова красным карандашом и подчеркнутые жирной чертой слова: «Надежда Шаповалова», а в списке, представленном Цымловым, вычеркнутое, но уже синим карандашом, слово «Молчанов» и сбоку на полях страницы приписку: «Это вам не разновес, а вооруженное ограбление».
Вот и весь был в этих словах Автономов. Способен был признать свое поражение и все-таки запомнить, кто его под это поражение подвел. И ничего теперь нельзя было изменить, карандаш Автономова на стройке был страше всех других. Но тут Греков вспомнил слова самого Автономова: «Я тебе полностью доверяю» и, тщательно зачеркнув своим красным карандашом его синий, снова вписал Молчанова в список.
Люся Солодова, сидя на страже в приемной, неукоснительно справлялась со своими обязанностями, выполняя приказ Грекова никого к нему не допускать, и лишь в одном-единственном случае не сумела устоять. Федор Сорокин, который перед самым вечером заявился в политотдел по дороге на правый берег в своем новом синем костюме с красной искрой, непререкаемым жестом отвел попытку Люси заступить ему дорогу