Прокурор выпускал из кабинета в приоткрытую дверь клубы табачного дыма.
– Конечно, градация есть, но все равно наказание неотвратимо.
– Кто у вас следствие вел? – спросил Истомин.
– Филиппов, – стал было отвечать прокурор, но уполкомзаг Цветков опередил его:
– Мы, Николай Дмитриевич, с Филипповым в контакте уже не один год. Он у нас в районе наиболее опытный следователь.
– Да-да, – согласился Истомин. – Ему и лет уже немало. – Он повернулся к Елене Сергеевне. – А этому, Коптеву, если вы помните, сколько тогда было?
– – Как мне не помнить, Николай Дмитриевич, я же на его анкету и наводила ажур. – Она бросила в сторону уполкомзага Цветкова взгляд. – Весной сорок третьего, когда он с проходящими от Сталинграда частями заглянул домой, ему было двадцать девять. А в сорок девятом, когда за ним приехала милиция, он как раз собирался с Зинаидой Махровой в загс.
Истомин задержал невольный вздох.
– Если только три года прошло, то сколько же им еще ждать?
– У них там теперь система зачетов, – оглядываясь на Грекова, сказал Цветков. – Но вообще-то еще семь лет. Если, конечно, Махрова дождется его.
Елена Сергеевна опять покосилась на него.
– Зинаида Махрова и двадцать лет будет ждать.
– А если и нет, другая найдется. Он и через семь лет еще будет мужчина в соку. Не раз может жениться.
– Удивляюсь, Цветков, как с тобой жена живет.
– Я вам, Елена Сергеевна, этот личный выпад прощаю на первый раз.
Райпрокурор невесело вздохнул.
– Вот и поговорили, как соседки через плетень: и отец у тебя был кобель, и бабка воровка, и сама ты сучка.
Истомин встрепенулся за столом:
– Прошу, товарищи, меру соблюдать.
Впервые Греков счел необходимым вмешаться в разговор на бюро.
– Здесь мы, конечно, можем меру соблюсти, но на десять лет может и зачетов не хватить.
– Конечно, срок немалый, – согласился с ним Истомин, – но это дело, товарищ Греков, у нас старое, а время сейчас уже позднее, и пора нам к оргвопросу переходить.
– К какому оргвопросу? – растерянно переспросила председатель райисполкома.
– К тому самому, Елена Сергеевна, – иронически пояснил Цветков, – который в повестке стоит.
– Да, больше терпеть уже нельзя, – отбрасывая рукой свою шевелюру назад и вставая из-за стола, сказал Истомин. Шире приоткрывая из кабинета дверь в приемную, он позвал: – Товарищ Подкатаев! – Ему никто не ответил, Истомин еще больше открыл в приемную дверь и с изумлением сказал: – Он спит.
Всеобщий смех сопутствовал его словам. Первым захохотал Цветков. Но и Греков не смог сдержаться.– Распахнутая Истоминым в приемную дверь открыла всем взорам диван, на котором, положив голову на валик, младенческим сном спал председатель приваловского колхоза Подкатаев. Кончики усов у него мерно вздымались и опускались. Члены бюро райкома, повставав со своих мест, сгрудились в открытой двери.
– Вот это нервы! – восхищенно сказал райпрокурор.
– Умаялся, – заметила Елена Сергеевна.
– Правильно, Елена Сергеевна, – поддержал ее Цветков. – Вы, как предрика, жалеете его, а он и переселение своего колхоза уже проспал, и теперь как ни в чем не бывало на райкомовском диване спит. Вместо того чтобы заблаговременно подготовиться к ответу на бюро, как им удалось все население станицы чуть ли не на восстание против Советской власти поднять. Это несмотря на бдительность товарища Коныгина, которого, правда, почему-то сегодня нет на бюро.
При этих словах председатель приваловского колхоза Подкатаев вдруг, открывая глаза и вставая с дивана, сказал:
– У товарища Коныгина жена рожает, и он был вынужден ее на подводе в роддом лично везти. Другого свободного транспорта у нас сейчас нет.
– А как же сто пришедших со стройки машин?
– Не можем же мы на МАЗе роженицу везти. На них мы теперь уже переселенцев начали возить.
Глаза у председателя Подкатаева смотрели совсем ясно и безмятежно, только на щеке у него отпечатался след от валика.
Возвращаясь к себе за стол, Истомин напомнил:
– Вам бы, товарищ Подкатаев, об этом лучше было раньше подумать. В том числе и о своей дальнейшей судьбе. – Он обвел жестом комнату. – Рассаживайтесь по своим местам и давайте закруглять вопрос. – Он жестко взглянул на Подкатаева: – Что же, по-вашему, получается, вся станица Приваловская у Зинаиды Махровой в руках?
Подкатаев хотел по привычке разгладить усы, но не донес до них руку.
