Впоследствии в период успехов Доброволии Корнилова почти обоготворили. На самом же деле, — как я слышал от участников похода, в том числе и от ст. сов. Лукина, — руководящие круги очень тяготились им, так как он своим демократизмом вносил дисгармонию в настроение верхов, и что смерть его развязала верхам руки.
Действительно, после гибели Корнилова под Екатеринодаром в конце марта Доброволия стала явно окрашиваться в черный цвет. Баткина, отступая, бросили на произвол судьбы. Всякое наследие керенщины было сугубо ненавистно Добрармии, вожди которой пострадали от Керенского. Скоро стала преследоваться всякая отрыжка февральской революции, хотя в декларациях приходилось замазывать глаза неграмотным намеками на Учредительное Собрание.
В апреле, в станице Успенской, Деникин, принявший командование армией после гибели Корнилова, выпустил воззвание о тех общих целях, которые ставит себе Добровольческая армия:
«Будущие формы государственного строя руководители армии (генералы Алексеев и Корнилов) не предрешали, ставя их в зависимость от воли Всероссийского Учредительного Собрания, собранного по водворении в стране Порядка. Предстоит и в дальнейшем тяжелая борьба. Борьба за целость разоренной, урезанной, униженной России, борьба за гибнущую русскую культуру, за гибнущие несметные народные богатства, за право свободно жить и дышать в стране, где народоправство должно сменить власть черни. Борьба до смерти!»
Деникин своего мнения не высказал насчет учредиловки, а лишь сослался на мысль покойников. Зато чуточку позже, как сообщает Суворин, он заявил сотруднику «Вечернего Времени»:
— Если Керенский появится в районе расположения Добровольческой армии, то за измену родине и предательство он будет повешен.
Какая же учредиловка без Керенского!
— Довольно нам всяких социалистических опытов. Испытали их на своей спине. В результате их — только всероссийский погром, — говорили люди пожилые, люди искренние и честные, но напуганные революцией и готовые бить отбой.
— За веру, царя и отечество! — гудели черносотенцы. В октябре в Екатерннодаре съехались кадеты. Поговорив, на этот раз мало, вынесли резолюцию:
«В целях успеха борьбы с большевиками нужна временная единая государственная власть. Необходимо восстановление связи с Антантой».
В соответствии с этим за границей заработал Маклаков, а Деникин сформировал «особое совещание», т. е. свое правительство, генеральско-кадетское.
— Чорт бы его побрал, опять политика. В армии не должно быть никакого правительства, кроме командиров! — вполне основательно возмущались фронтовики, которым все время твердили, что Добрармия и внепартийна, и аполитична.
— Я удивляюсь, чем собственно будет ведать это правительство без территории, — усмехнулся Краснов в разговоре с кубанской делегацией, приезжавшей на Дон для ознакомления с тамошними порядками.
Особое совещание знало, чем ему управлять. В перспективе всей Россией, а пока что — казачьим югом.
На Дону властвовал Краснов, тоже стремившийся «спасать». Всем конкурентам он твердо заявлял:
— Руки от Дона прочь!
Против Краснова интриговали, но сразу свалить не могли.
Зато вольная Кубань была под боком. Кубань, освобожденная, а отчасти еще освобождаемая Добровольческой армией. Кубань, где расцвело особое совещание и кисли петербургские сливки, Кубань, не имевшая своей армии, но имевшая Раду.
Если по адресу далекого Краснова приходилось довольствоваться змеиным шипом, то с кубанскими самостийниками никто не мешал вступить хоть в рукопашную.
Тот «народ», который покамест составлял деникинское государство и который считал нужным бороться с самостийниками, последние окрестили «единонеделимцами».
Вся эта орда прибыла на Кубань в поисках убежища от большевиков, но занялась руготней по адресу хозяев.
Ругался Шульгин, недовольный тем, что тут не существовало монархии.
Ругались кадеты, так как самостийники оспаривали их право княжить и володеть Кубанью.
Ругались старые бюрократы, потому что кубанцы не приглашали их на работу.
Свирепела аристократия, так как Кубань не считала их солью земли русской, тем более кубанской.
Ее «единонеделимцы» бешеным потоком ринулись в атаку против кубанской казачьей «демократии».
Больше всего доставалось Краевой Раде, заседания которой начались 1 ноября. Меньше всего — атаману Филимонову.
Этот политический деятель, прежний помощник военного прокурора Кавказского военно-окружного суда, с самого начала спасовал перед Деникиным. Человек мягкий, нерешительный, недальновидный, он взял на себя неблагодарную роль буфера между Деникиным и Радой. Не имея качеств Краснова, чтобы сделаться шарманщиком, а Раду превратить в шарманку, он очень плохо исполнял эту роль.
Застрельщиками, при нападении на кубанских самостийников, оказались монархисты. Они не знали ни меры, ни такта, не считались ни с временем, ни с местом, ни с обстановкой и руководствовались своим всегдашним принципом: тащи и не пущай.
«С группой правительств, — писал Шульгин в своей «Великой России» еще до открытия Рады, — отрекшихся от России, предавших ее в угоду немцам, поливавших ее грязью лжи и ненависти, у нас не может быть разговоров. Единственная политика — низложение этих правительств и занятие их территорий».[33]
— Мальбрук в поход собрался! — иронизировала «Вольная Кубань», официоз кубанского правительства, и посвящала Шульгину стихотворение на украинском языке, начинавшееся таким куплетом:
24 октября кубанское краевое правительство, во главе которого еще стоял Л. Л. Быч, издало приказ за № 83, явившийся ответом на выходки монархистов и кадет:
«Кубань открыла двери беженцам, ищущим мирной жизни. Но вместе с ищущими тихого приюта на Кубань прибыло много членов различных партийных течений и организаций, которые, не учитывая момента и, повидимому, ничему не научившись, продолжают свою непродуманную работу, внося в жизнь края партийные страсти и раздоры. Не защищая Кубань и ничего не сделав для освобождения ее, эти партийные работники проявляют обычную им тенденцию — учить других и оказывать давление на решение различных вопросов краевой властью, вынося резолюции и протесты. Увлеченные своими партийными лозунгами, эти люди, находящиеся под защитой кубанской власти, забыв оказанное им гостеприимство и защиту, забыв, что они еще не находятся в условиях мирной жизни, что идет борьба смертная, — устно и путем печати открыто ведут агитацию, стараясь вызвать недоверие к краевой власти».
Далее в приказе шли сетования на инсинуации, клевету и незаслуженную травлю и в конце угрозы закрыть враждебные кубанскому правительству газеты и воспретить партийные собрания.
Приказ подписал член правительства по внутренним делам Алексей Иванович Калабухов. Ровно через год он еще лучше узнал, как платят «единонеделимцы» за кубанское гостеприимство.
