Лезвием света, разрывающего мглу, выхватывало солончаковое затвердевшее озеро, гряду придорожных бурунов, темную бахрому верблюжьей колючки. Шумел под колесами песок. То впереди взмоет сова, то замечется и скатится на обочину ослепленный заяц.
— Из ружьишка бы, Луговой, а? — Подушки заднего сиденья заскрипели, тяжелое тело заворочалось на пружинах.
Дорогу перепахали следы машинных скатов, колеса подвод, изрыли копыта.
— Выйди, Луговой, взгляни, еще не хватало на немцев напороться.
Тот, кто сидел впереди рядом с водителем, вышел из машины, опустился на корточки. Сноп фары осветил фуражку с красным околышем. В тишине, наступившей за последними всхлипами мотора, слышно стало, как неистовствует в ночной степи ветер. Песок с шорохом осыпал машину. Там, где только что бежала колея, — уже непроторенное бездорожье, затянутое; серой шевелящейся пеленой.
— Верблюжий помет, гусеница… — ползая на коленях, Луговой разрывал руками песок.
— Что ты там бормочешь? — тоже вылезая из машины, сердито спросил его спутник. — Мне точно известно, наши танки здесь не ходили. Возьми мою карту, компас, свизируй.
Теперь они уже вдвоем нагнулись над дорогой, развернув в полосе света карту. Спутник Лугового был на голову ниже его, но и шире в плечах.
— Держать на северо-запад, — сказал он, разгибаясь и отдуваясь.
— Строго на север, — сворачивая карту, сказал Луговой.
— Нет. — В голосе его спутника привычка командовать и безоговорочная власть.
Ночная степь прогоркло пахла песками.
— Проклятый бурунный край, — снова усаживаясь на заднем сиденье машины сказал спутник Лугового.
Луговой дотронулся до плеча уютно придремавшего на баранке руля шофера.
— Приказано на северо-запад.
Вскинув голову, тот взглянул на него хмельными от сна глазами и сразу до отказа выжал газ. Машина сорвалась с места, опять поток света зашарил среди бурунов.
— Какая ни есть, а степь, — поскрипев мягкими пружинами сиденья, сказал спутник Лугового. — Есть где разгуляться глазу. Отсюда прямая дорога на Дон. Через Куму, Ставрополье, Сальск.
Луговой открыл боковое стекло. В машину ворвался рев ветра, песок захлестал но лицу.
— Водитель, еще газу!
— Некуда больше, товарищ майор. Не тянет.
— Что-то мы долго едем? — спросил за спиной Лугового озабоченный голос.
— На северо-запад, товарищ генерал-майор…
Преодолевая песчаные перекаты, мотор задыхался и опять начинал со всхлипами набирать обороты.
— Не окажись я в этот момент в отделе кадров фронта, заслали бы тебя теперь в пехоту.
— Все могло быть, товарищ гвардии генерал-майор… Газу!
— Песок, — сказал шофер.
Кочующая по небу луна прорвалась сквозь туман, и сияние разлилось по степи. Запылали солончаки, заискрилась полынь. Единственная колея уходила вперед по голубовато-белым пескам, как по снегу.
— Твои остались в Ростове? — тихо спросил генерал.
— Там, — не сразу ответил Луговой.
— Мать?
— И сестра.
— У меня тоже мать в станице, — глухо сказал за его спиной его спутник. — Наш дом в Урюпинской на самом берегу. — И уловив движение Лугового, оживленно продолжал. — Донщину называли казачьей Вандеей, а из нашей станицы вся молодежь к Миронову и к Буденному ушла. Говорят, традиции к старине тянут, но смотря какие традиции.
Темнота скрыла улыбку Лугового. Теперь его комдив, генерал-майор Рожков, попал ногой в стремя.
— А походная закалка? Любовь к коню? Что же, и от этого отказаться?.. — говорил генерал, разгораясь от своих слов и повышая голос.
Вдруг он осекся. Откидываясь назад, вцепился руками в боковые стенки машины.
— Луговой!
Впереди взмыла к небу и склонилась на тонком стебле, как колос над степью, ракета.
— Водитель, право руля!
Машина, круто разворачиваясь, уходит прочь из освещенного дрожащим светом круга. На бурунах ее бросает, как на волнах.
— Гаси фары! Газу!
В рев застонавшего мотора врывается треск выстрелов. Короткие удары зачокали по металлу кузова.
— У вас все в порядке, товарищ генерал-майор? — оборачиваясь, с беспокойством спросил Луговой.
— Я бы их поучил, как стрелять, — в голосе генерала Рожкова презрение.
Выстрелы позади заглохли. Осыпались и погасли зерна ракеты. Дорога взбирается на гребень. Поперек дороги лежит что-то большое и темное.
— Лошадь. По масти донская. Опоили, должно быть, стервецы. Едем, Луговой, правильно.
Был еще один в машине человек, но он всю дорогу так и проспал в углу заднего сиденья. Убаюканный покачиванием рессор, не слышал ни выстрелов, ни того, о чем разговаривали Рожков и Луговой. Счастливым свойством обладал старший лейтенант Жук — мгновенно засыпать в машине. Бормочет мотор, за окнами отлетающая назад мгла, бегут впереди фары но дороге. На рессорах покачивает, как на волнах.
Внезапно сразу за волнистым гребнем открылись огни. В бурунной степи горели сотни, а может быть, тысячи костров. Снопы искр летели в небо, задернутое пеленой густого тумана и дыма. Ветер приносил оттуда запах горелого курая.
Луговому был уже знаком этот запах. Сквозь стекло машины он всматривался в степь, с тревогой думая, что туман к утру должен будет развеяться, а вот по дыму костров, если их к тому времени не догадаются затушить, легко будет с воздуха обнаружить скопление людей среди бурунов. Он уже видел такие же черные искры, улетающие в небо. Они ворошат в его сердце воспоминания, возвращая назад к тем дням и ночам, когда в дыму и в пыли тащился он со своим эскадроном по дорогам отступления.
Его эскадрон отступал тогда по шляху, тесно зажатому с двух сторон крутыми берегами пшеницы. Она уже достигла той поры зрелости, когда колос ломится, гнется к земле, осыпая тяжелые зерна.
Катились пушки, скаты машин впечатывали в черную пыль чешуйчатый след, лошади роняли хлопья мыла. Луговой приказал казакам вести их и поводу. Скрипело кожаное снаряжение, погромыхивали котелки, звякали подковки на подошвах сапог.
Когда на северной окраине неба появлялись черные точки, люди с лошадьми уходили с дороги и, смяв пшеницу, ложились на землю. Земля отдавала лязгом, грохотом, звоном. Заслоняя небо, проносились над степью черные тени, резкие и частые звуки секли воздух. Как скошенная невидимой косой, рушилась на землю пшеница. Там, где она рушилась, люди не вставали уже.
Когда самолеты улетали и в небе таял сверлящий звук, те, кто остался в живых, выходили на дорогу, строились, двигались дальше. Опять звенели над ними жаворонки, пахло пшеницей и полынью. Стоял пронизанный знойной синью июль 1942 года.
Вдруг всплескивался где-нибудь крик:
— Танки!
И будто подхваченные ветром, люди, смешав ряды, опять бежали от дороги в стороны, ныряли в пшеницу, расползались ящерицами по ямкам. Луговой с пистолетом в руке выскакивал им наперерез, поворачивая лицом на север и на запад.
