Вдруг вынырнув из-под тяжелой духоты, как из-под большой копны, он затрепетал, услышав над собой злорадно-насмешливый голос:
— Так вот где он спрятался, подлец! Занял оборону в блиндаже и думает, что здесь его никакой враг не достанет.
Полковник Никифор Иванович Привалов собственной персоной стоял у изголовья Будулая с суровым лицом. Но смеющиеся глаза выдавали его. Весь левый борт чесучового кителя Никифора Ивановича был сверху донизу в радужных планках фронтовых наград. В сравнении с ними неизмеримо скромнее выглядела такая же радуга на пиджаке у Тимофея Ильича, который стоял с ним рядом.
— Так я и знал, когда решил к острову на выключенном моторе подъехать, — подхватил Тимофей Ильич. — Вот, Никифор Иванович, и доверяй ему колхозное имущество беречь. Пока этот доблестный разведчик будет на боевой вахте свой храп рассыпать, наш исторический остров можно не только со всех четырех сторон поджечь, но и отбуксировать в Черное море к туркам. Когда-то они от Азова и подкрадывались этим путем к станице Раздорской.
Никифор Иванович Привалов поправил его:
— Тогда она еще называлась Раздорским городком. Председателю донского колхоза не мешало бы историю первой столицы казачества знать.
Из-за спин Никифора Ивановича и Тимофея Ильича выглядывали лица улыбающихся Шелухина и Ожогина. Чуть ли не весь бывший Донской кавкорпус нагрянул на остров. Вскакивая с лежанки, Будулай вытянулся перед полковником Приваловым.
— Я, Никифор Иванович, всего полчаса назад…
Полковник Привалов гулко засмеялся.
— Знаю, знаю, какие ты здесь ведешь бои. Ермаков по дороге сюда рассказывал…
И тот же Тимофей Ильич принялся горячо аттестовывать Будулая:
— По выходным, Никифор Иванович, ему приходится сражаться и днем и ночью.
Окинув взглядом блиндаж, полковник одобрил:
— У тебя здесь, как у хорошей хозяйки, Будулай. Даже пол песочком посыпал. — Он вдруг с возмущением набросился на Тимофея Ильича: — Он, что же, и зимой квартирует здесь?
Тимофей Ильич поспешил оправдаться:
— Нет, постоянно он в хуторе живет.
Никифор Иванович зорко взглянул на Будулая.
— Небось у какой-нибудь вдовы?
Выглядывающий из-за его плеча Шелухин пояснил:
— Казачки тут, Никифор Иванович, на подбор. — И, вздохнув, добавил: — Но злые. Моя бывшая жена тоже из этих мест.
Но из-за другого плеча полковника Привалова выглянул Ожогин.
— Это кто какую выберет себе.
— У тебя, Будулай, действительно НП, — увидев на врытом ножками в землю дощатом столе бинокль, сказал Никифор Иванович. Взяв бинокль, он безошибочно определил: — Тридцатикратный «цейс». — И тут же, прикладывая к глазам, стал медленно водить им вдоль амбразуры слева направо и обратно. — Как на ладони. Оптика у них, подлецов, всегда была лучшая в мире. — На секунду опуская бинокль, он спросил у Будулая: — Еще с войны сохранил?
— Нет, Никифор Иванович, здесь нашел.
— Наши донские места ни с какими другими не спутать, — снова поднимая бинокль к глазам, с удовлетворением сказал Никифор Иванович. — Курень по куреню можно пересчитать. И всякими железобетонными коробками еще не успели испортить хутор. Все дома с балясинами и с низами. А где же церковь?
— Сгорела, — ответил Тимофей Ильич.
— Во время войны?
— Нет, еще в тридцатые годы. Она деревянная была.
У Никифора Ивановича бинокль чуть вздрогнул в руках, когда за спиной у него Шелухин добавил:
— В Раздорской кирпичный храм взорвали уже после войны. Весь как литой был.
— Должно быть, закрывал кому-то вид из кабинета на Дон, — продолжая вести биноклем вдоль амбразуры, откомментировал Никифор Иванович. — И каждая хозяйка норовит покрасить курень в свой цвет. А у этой, которая в красном платье па крылечке сидит, голубой.
— Вы, Никифор Иванович, еще правее возьмите, — посоветовал Тимофей Ильич. — Это станица Раздорская и есть. — Тимофей Ильич тщеславно похвалился: — В начале лета туда министр насчет заповедника приезжал.
Никифор Иванович вдруг опять набросился на него;
— Ну да, сперва храмы повзрывали, из займищ болота сделали, а теперь давай заповедник открывать. Скоро мы и всю Россию так обстругаем бульдозерами, что ее тоже только останется из-за сетки туристам показывать. И нас, Тимофей, с тобой с красными лампасами, как американских индейцев. — Никифор Иванович взглянул на Будулая. — Так ты, говорят, и в сорок втором тут оборону держал?
— Здесь же, Никифор Иванович, после Ростова главная переправа была.
— И, конечно, они бомбили ее?
— Когда конезаводы переправляли свои табуны на левый берег, вода красная была.
— А-а, подлецы… — отдавая бинокль Будулаю, полковник сверху донизу расстегнул китель. — Ты что же, Ермаков, и свою дегустацию намерен в этом душном блиндаже проводить?
— Для этого, Никифор Иванович, у нас особое место есть.
Как председателю виноградорского колхоза Тимофею Ильичу Ермакову не занимать было опыта по приему гостей. И пока полковник Привалов водил биноклем вдоль амбразуры блиндажа, моторист, который привез всех на правленческом катере на остров, уже разостлал на обрыве под старой вербой разрисованную кружевными узорами пластиковую скатерть, разогрел в большой кастрюле уху из снятой с кукана донской рыбы, а в жаровне домашнюю колбасу с картошкой. Помидоров, огурцов и всякой другой зелени Тимофей Ильич лично надергал у себя на усадьбе в хуторе. Но бутылки с предназначенным для дегустации виноградным вином он обычно сам предпочитал извлекать из своего специального чемодана на глазах у гостей.
— Я вижу, Ермаков, у тебя здесь уже коммунизм, — окинув взглядом все, что было разложено и расставлено на узорчато-кружевной скатерти, оценил полковник Привалов. Моторист уже разливал половником из кастрюли по тарелкам уху.
— Нет, это, Никифор Иванович, еще только его первая фаза, — распахивая на две стороны свой чемодан, скромно ответил Тимофей Ильич.
С пристальным вниманием наблюдающий за всеми его движениями Шелухин заметил:
— Хрущев говорил, что до коммунизма нам понадобится двадцать лет.
— Но мы, как передовой в районе колхоз, можем до него и раньше дойти, — доставая из распахнутого чемодана бутылки с позолоченными и посеребренными головками, сказал Тимофей Ильич.
Никифор Иванович Привалов сурово предупредил его:
— Ты, Тимофей, хоть и хозяин здесь, а язык на привязи держи.
— Я же, Никифор Иванович, знаю, перед кем говорю. Здесь все свои, — выстраивая на пластиковой скатерти бутылки, ответил Тимофей Ильич. Белое, красное и почти черного цвета вино в бутылках запылало под лучами уплывающего за правобережные бугры солнца. — Десять бутылок. И все разных сортов.
— По две на брата, — сглотнув слюну, уточнил Шелухин.
— Да, тому, кто за рулем, не положено, — взглядывая на моториста, подтвердил Тимофей Ильич. — Бери, Иван, с собой чашку с ухой и ступай на катер. Если что, посигналишь. Мало ли кого может принести. — И, встречаясь взглядом с полковником Приваловым, счел необходимым объяснить: — Он у меня и за капитана катера, и за ординарца. На всякий пожарный рыбу всегда на кукане держит. Мне, Никифор Иванович, при моей должности без этого никак нельзя. Если разобраться, председатель колхоза — это тот же комполка или даже комдив, а начальства у него в десять раз больше, чем у них. Райком, обком,
