руки и стал ходить с ней по комнате, бормоча слова утешения.
– Сломалась… Предала… Почему я не утонула тогда? – твердила Маша. – Шлюха… Грязная шлюха… Я так его любила… Я все бросила. Я не могла даже петь… А он, Берни… Ради карьеры…
– А это еще кто такой? – Анджей бросил Машу на кровать. – Ты не рассказывала мне про Берни. Он что, тоже имеет на тебя какие-то виды?
– Уже нет. Он давно меня забыл. Мне кажется, Берни был единственным мужчиной, с которым я могла быть счастливой. Но я тогда не понимала этого. Я была такой наивной и глупой…
В Варшаве их встречали друзья-художники, устроив в зале для VIP[64] небольшой прием в честь благополучного приземления коллеги. Компания состояла из подвыпивших мужчин, которые громко разговаривали на малознакомом Маше языке, обсуждая сугубо цеховые проблемы. Ей стало скучно. Никем не замеченная, она вышла в коридор и направилась в сторону балкона с видом на летное поле, по пути доставая из сумочки сигарету.
Can I give you a fire?[65] – услышала она знакомый голос и, вздрогнув, застыла на месте.
Через секунду она увидела Бернарда Конуэя, идущего ей навстречу.
СТЕФАНИ РАСКРЫВАЕТ СВОЮ ТАЙНУ
– Оставьте ее в покое. Ни в коем случае не говорите ей, что это не Джимми. Будьте милосердны. В нашей жизни наступают такие минуты, когда человек, не выдержав испытания реальностью закрывается наглухо подобно раковине моллюска и погружается в неведомые глубины. Этот процесс сродни творческому – ведь и художники, устав в один прекрасный момент от несуразиц окружающего мира, создают свой собственный мир, в который верят больше, чем в реальный. Мой сын готов сделать для Лиззи все. Он любит ее. Любит такой, какая она есть.
Стефани сидела на диване в гостиной дома Аделины и Джельсомино, куда ее примчал на своем мотоцикле Томми. Убитые горем дедушка и бабушка Лиззи окончательно потеряли голову и не знали, как им поступить. Они смотрели на эту красивую даму в красном шелковом платье и больших металлических серьгах словно на бога, вызванного с небес их молитвами.
– Ваш сын? Вы говорите, этот молодой человек ваш сын? – прокашлявшись в кулак, подал голос Джельсомино. – Но, помнится, Томми рассказывал, что у вас не сын, а дочь. Он даже говорил, что… гм… она ему нравится. Я что-то ничего не пойму. Наверное, я стал совсем старым и голова моя пришла в негодность…
– Помолчи, Джельсомино, – приказала Аделина. – Синьора приехала к нам, чтобы помочь нашей бедной девочке, а не слушать твою болтовню. Извините его, синьора Стефания, он очень добрый старик, хотя мозги у него последнее время и в самом деле работают плоховато.
– Все в порядке, – заверила их Стефани. – Синьор Грамито-Риччи задал тот самый вопрос, который и должен был задать. Мой сын Франсуа до самого последнего времени сожалел о том, что родился мальчиком, и даже подумывал об операции по изменению пола. Я очень переживала за Франсуа, потому что во всем винила себя. Дело в том, что двадцать лет назад меня угораздило влюбиться в гея. Мало сказать – влюбиться, я пыталась обратить этого молодого человека в свою веру, то есть сделать из него гетеросексуала. Это была пустая затея, и я очень переживала наш разрыв. Франсуа был зачат совершенно случайно. Он не знает, кто его отец, а его отец не знает, что Франсуа его сын. – Стефани невесело усмехнулась. – Дело усугубилось тем, что я, чувствуя себя виноватой, нежила его, как девочку. Он любил играть в куклы, носить платья и даже заплетать косы из своих длинных волос. Когда ему исполнилось четырнадцать и на него стали заглядываться мальчики и молодые люди, я забила тревогу. К счастью, в физическом плане Франсуа развивался медленно и к сексу особого интереса не проявлял. Но маскарад его очень забавлял. Я рано познакомила его с так называемой изнанкой жизни, таская по притонам Нью- Орлеана. Думаю, это сыграло роль прививки – Франсуа чист душой и телом. Разумеется, из-за маскарада он чувствовал себя не в своей тарелке, и я молила Бога о чуде: чтоб Франсуа влюбился в девушку. И чудо произошло. Поверьте, ваша Лиззи дорога мне как родная дочь. Прошу вас, оставьте ее в покое, и пускай все идет своим чередом.
Стефани откинулась на спинку дивана и щелкнула зажигалкой.
– Дела… – пробормотал Джельсомино. – А вдруг наша Лиза проснется в одно прекрасное утро и поймет, что рядом с ней лежит не ее Джимми, а… Что случится тогда?
– Не знаю. Этого не может предугадать никто, – ответила Стефани.
– Лиза может раскаяться, что изменила своему Джимми, и сделать с собой что-нибудь нехорошее, вот что, – сказал Джельсомино.
– Чтоб у тебя язык превратился в сухую мочалку! – воскликнула Аделина. – Лиза настоящая католичка и никогда не решится наложить на себя руки. Это твоя припадошная тетка Джозефина, которую бросил этот импотент Серджо, не придумала ничего лучшего, как прыгнуть в канаву с нечистотами и…
– Помолчи, – перебил ее Джельсомино. – Тебе бы все деревенские сплетни пересказывать. А тут дело очень даже серьезное. Наша Лиза такая чувствительная и необычная девочка.
– Вы правы, – согласилась Стефани. – Но я знаю своего сына. Он будет с ней так нежен и заботлив, что она полюбит его. Разумеется, она не забудет Джимми, но любовь Франсуа поможет ей залечить со временем эту рану. – Стефани встала и подошла к окну. – Взгляните, – она кивнула в сторону сада. – Да скорее же идите сюда!
Лиззи сидела на качелях, а Франсуа стоял рядом и медленно ее раскачивал. Когда качели с Лиззи стали взлетать чуть ли не до самой макушки эвкалипта, Франсуа ухватился обеими руками за веревки, ловко подтянулся и очутился рядом с Лиззи. Он был настоящий акробат, этот Франсуа. Они обнялись. Их губы слились в поцелуе.
– Подглядывать стыдно. – Стефани, увлекла Аделину и Джельсомино в глубь комнаты. – Они так счастливы, наши бедные дети. Быть может, Господь смилостивится и хотя бы в этот раз возьмет под свое крылышко влюбленных.
КОЛДУНЬЯ ИЗ РУССКИХ СТЕПЕЙ
Лидию определили в фермерскую семью в штате Арканзас. Поездка была организована обществом глухих в порядке обмена. Разумеется, Лидия без труда попала в группу двенадцати человек, которых расселили по семьям глухих.
