– Нет. Я только знаю, что он был белый. Я тоже почти белый, правда?
– Да, сынок. – Джельсомино не поднимал глаз. – Главное быть душой белым, то есть чистым. А кожа, она может быть хоть зеленой. Твой отец…
– Но я точно знаю, что он белый. У меня и черты лица совсем не такие, как у всех этих ниггеров. Мистер Хоффман даже не подозревает о том, что моя мать мулатка. Я сказал ему, что она умерла.
Джельсомино, наконец, осмелился взглянуть на юношу. И снова поразился его сходству с Франческо. Нет, ошибки быть не может – перед ним родной внук, в жилах которого течет славная кровь Грамито- Риччи.
– Он был итальянцем, как и я. Он был моим сыном. А ты – мой родной внук, – выпалил Джельсомино не переводя дыхания и, схватив бокал, стал пить пиво жадными глотками.
Казалось, юноша никак не прореагировал на это признание. Правда, он сидел спиной к свету и лицо его оставалось в тени. Да Джельсомино и не осмелился бы сейчас глядеть ему в лицо.
– Ты – мой дедушка, – сказал Томми. – Вот забавно. Сегодня же расскажу об этом мистеру Хоффману. А то он наверняка думает, будто я родился в больнице для бедных. Да я и сам сказал ему, что моя мать проститутка. – Томми весело шмыгнул носом. – Значит, ты – мой родной дедушка. А бабушка у меня есть? Я слышал, бабушки жарят вкусные пончики с кремом и персиковым джемом и обожают своих внуков.
– Гм, бабушка у тебя тоже есть. – Джельсомино замялся. – Понимаешь, Томмазино, ты свалился нам на голову так неожиданно, что Аделина, твоя бабушка, еще ничего толком не успела понять. У нее вообще с этим делом, – Джельсомино выразительно постучал себя костяшками пальцев по голове, – не совсем благополучно. Хотя она очень добрая женщина.
– Она что, ненормальная? – уточнил Томми. – Черт побери, еще не хватало, чтобы у меня оказалась ненормальная бабушка.
– Да нет, ты меня не так понял, приятель. – Джельсомино достал платок и стал сморкаться, обдумывая тем временем, как бы объяснить внуку, что Аделина не желает его видеть и в то же время не настроить парня против родной бабушки, которая, он был в этом уверен, рано или поздно сменит гнев на милость и заключит в свои объятия этого юного отпрыска их доброго и непутевого сына. – Как бы это тебе объяснить… Ей нужно поверить в то, что ты на самом деле ее родной внук. А для этого необходимо какое-то время.
– Это ее дело, – сказал Томми с задиристостью, свойственной его возрасту. Мне и так хорошо. Ты тоже можешь не верить. Собственно говоря, это еще нужно доказать, что я твой внук. Мало ли кто захочет называться моим дедушкой.
– Язычок тебе следовало бы немножко подрезать, Томмазино. – Джельсомино сделал вид, что сердится, на самом же деле на этого красавца парня с открытой улыбкой на лице цвета кофе, щедро разбавленного сливками, сердиться было просто невозможно. – Говоришь, доказать нужно? А это тебе не доказательство?
Он вынул из кармана бумажник. В его наружном отделении с окошком из прозрачной пластмассы была фотография: Мария, Франческо и маленькая Лиззи. На этой фотографии сын счастливо улыбался и выглядел совсем юным. Почти как Томми.
Джельсомино осторожно извлек фотографию и протянул юноше.
– Ха, я его помню. Да, да, это был он! – воскликнул Томми и беспокойно заерзал на стуле. – Ну да, он подходил ко мне и как-то странно на меня смотрел. А один раз… – Томми задумался и посерьезнел. – Один раз он принес мне игрушечный парусник. Я играл с ним на полу.
Потом… Да, потом на него наступил этот страшный шериф, и парусник… В глазах Томми стояли слезы.
– Ладно, Томмазино, не стоит вспоминать всякие грустные истории. Давай лучше поговорим о чем- нибудь веселом и приятном для души. Ты видишь эту девочку?
– Моя сестра, – уверенно сказал Томми. – А эта… красивая леди ее мама? Проклятье, да как отец мог спать с моей матерью – она ведь настоящая обезьяна, к тому же черножопая.
– Полегче, Томмазино. – Джельсомино вздохнул и засунул фотографию в бумажник. Если бы наш Франко не спал с… Лилой, не было бы на свете тебя, и мы бы сейчас не сидели с тобой за этим столом и не пили имбирное пиво. Я сам ругал Франко за то, что он изменял Марии. Помню, даже из дома выгнать хотел после того, как Лила заявилась к нам и устроила настоящий погром. Это из-за нее Мария травилась. Ну да, бедная девочка от горя лишилась своего великолепного голоса, и ее освистали на концерте в Палермо. Бабушка твоя не позволила выгнать Франко – он у нее в любимчиках ходил. Э-хе-хе…
– Он что, умер? – Безразличный тон Томми не удался.
– Франко разорвало на куски бомбой. Но он успел в последний момент прикрыть собой эту красивую синьору. Знаешь, Томмазино, мы, мужчины, подчас ведем себя как круглые дураки – таскаемся по всяким грязным притонам, вместо того чтобы наслаждаться жизнью в своем богатом дворце. Франко, могу поклясться своим здоровьем и всем, что нажил, Марию любил больше жизни.
– А эта… девочка теперь большая? – помолчав, спросил Томми.
– Лиззи? О, если она наденет туфли на высоких каблуках, то будет почти с тебя ростом. Тебе сколько лет-то?
– Восемнадцать недавно исполнилось. Я родился в День благодарения.
– Вот оно что… – Джельсомино опять достал свой платок, но, повертев в руках, засунул обратно. – Выходит, Франко связался с Лилой еще до того, как встретил Марию. И ты у них родился еще до их встречи. Сдается мне, Лила его все время шантажировала тобой, а он, дурачок, вместо того, чтобы рассказать все как есть Марии, молчал и наливался по вечерам джином. Мария добрая, она бы все поняла и простила. Еще бы и тебя взяла… – Он затряс головой, словно пытаясь отогнать непрошеные мысли. – Святая Мадонна, вразуми: что делать? Рад я внуку, с ума можно сойти от такой радости, но не знаю, какой он человек. Хочется, ой как хочется верить, что хороший и в нашу породу, а там кто его знает…
– Мистер Хоффман говорит, у меня добрая карма, – сказал Томми. – Вряд ли мистер Хоффман ошибается – слепые очень чувствительные люди.
– Мистер Хоффман? А кто такой этот мистер Хоффман? – Джельсомино внимательно смотрел на
