– Правда, – понял он по ее губам, настолько тихо она это произнесла. Ей стоило невероятных усилий смотреть Толе в глаза. – Правда то, что я подписала эту бумагу. Все остальное ложь.
– Они все так говорят, – комментировал Дима, похрустывая огурцом. – Стандартный кагэбэшный ответ. Подписывал, но на ближних не стучал. Не делал. Не состоял. Не поддерживал. Не одобрял. Ну и в том же духе. Твой драгоценный братец, дорогая, продался им с потрохами. Так сказать, действуя согласно своим убеждениям. Не удивлюсь, если он вдруг обнаружится где-нибудь в Брюсселе или Бостоне. Разумеется, под чужой фамилией и, возможно, с другой вывеской. Нынешние эскулапы способны сделать с нашей физиономией такое, что мама родная не признает, а если и признает, все равно на порог не пустит. Это ты зарылся в землю, как крот, и думаешь, что про такое лишь в кино показывают. А тут тебе взяли и подсунули живого прототипа. Как пишут нынче в газетах: человек-легенда, бывший диссидент-шестидесятник, правозащитник, и прочее, и прочее. Все они стукачи и карьеристы. Нас взрастил таковыми этот чертов социализм. Слава КПСС! Ура!!!
– Но я не жалею, что сделала это. И не собираюсь перед вами оправдываться, – сказал Маша. – Я знала, что они меня обманывают и хотят посадить на крючок. Я все равно не могла не подписать. А вдруг ему на самом деле это нужно? Ради него я подпишу тысячи бумажек. Пускай он будет чьим угодно агентом, для меня он останется Яном. Самым любимым человеком.
– Выпьем за твою святую принципиальность! – Дима нарочито галантно поцеловал Машину руку. – Мата Хари в советском переплете. Все встают и поют «Интернационал». – Дима, пошатываясь, встал, плеснув водкой в свою тарелку. – Пьем молча и торжественно. Да здравствует ленинская партия и ее центральный комитет. Не надо аплодисментов. Я еще не кончил.
Он опрокинул в рот рюмку и сел.
– Если хочешь, я сегодня же уеду, – сказала Маша, обращаясь к Толе. – Правда, у меня нет паспорта.
– No problems,[62] как выражаются твои бывшие сограждане и коллеги. – Дима полез во внутренний карман пиджака и протянул Маше новенький паспорт в прозрачной обложке. – Настоящий. Выданный, как говорится, по месту жительства. Тебе лишь осталось расписаться под собственной вывеской. Между прочим, ты на ней недурна собой. Очень даже недурна. Мастера у них первоклассные, не то что в нашей забегаловке на Арбате. Меня тут, было дело, родной гаишник не признал. Ты, говорит, с чужими правами разъезжаешь. Мы сейчас тебя за жопу и в конверт, а там пусть начальство разбирается. – Дима рыгнул. – Пардон… Только не надо благодарностей – я всего лишь обыкновенный связной. Положим, не совсем обыкновенный… Нет, подумать только: алкашу и рогоносцу доверили такое важное поручение, какое доверяют лишь людям с идеальной анкетой и длинным послужным списком предательств и прочих заслуг перед партией и правительством. Может, мне положено встать на колени ввиду особой значимости момента? – Дима вдруг достал из того же самого кармана сложенный вчетверо листок и, неуклюже опустившись на колени перед Машиным стулом, протянул ей на вытянутых ладонях. – Аж мурашки по спине. Сам от себя не ожидал. – Он снова рыгнул.
«Моя единственная сестра, мне тебя очень не хватает, – читала Маша прыгающие перед глазами строчки. – Пожалуйста, береги себя. Очень прошу тебя – береги себя. Мне хочется быть сейчас рядом с тобой, но вместо этого я буду думать о тебе день и ночь. Нежно тебя целую и люблю. Твой старший брат Ян».
– Это… Выходит, это неправда, что его взяли в плен моджахеды? – Маша вцепилась обеими руками в локоть Димы. – Значит, он у… нас?
– А где же еще? У вас, у вас, в конторе имени козлобородого Феликса, – сказал Дима, почему-то пряча глаза.
– Ты его видел? Скажи, ты видел его? – требовала Маша.
– Нет, конечно. Я слишком мелкая сошка, чтоб мне показывали таких важных особ. Небось уже до полковника дослужился. А там, глядишь, и генерала схлопочет.
– Я в это не верю. Что-то здесь не так, не так… – бормотала Маша. – А почему ты сказал Сью, будто его взяли в плен моджахеды? Ты соврал?
– Только передал то, что соврали мне. Связной, он и в Африке связной, никуда не денешься. – Дима вдруг сник. Похоже, его начало развозить. – Потом они вызвали меня к себе, дали это письмо и велели отвезти тебе вместе с паспортом. Ей-Богу, не ведаю зачем. Похоже, хотят, чтоб ты еще глубже заглотнула какой-то там крючок. Словом, тайны мадридского двора. Но я совсем не удивлюсь, если для тебя это никакая не тайна, а всего лишь условный знак к действию. Недаром они выправили тебе советский паспорт. «Эх, недаром, эх, недаром, отдаются наши девки гусарам», – пропел Дима. – Все, я свое задание выполнил и отключаюсь. Этот диванчик меня вполне устроит, если не возражаете. Всем пламенный привет.
Он улегся прямо в ботинках на узкий диванчик, пробормотал что-то и засопел.
Маша держала в руках письмо. Она пыталась представить себе Яна, когда он писал его, но вместо него видела молодого красивого мужчину в военной форме, писавшего что-то, положив на колени планшет. У мужчины было знакомое лицо. Это был ее отец. Такой, каким она помнила его памятью раннего детства. Тот самый человек, перед которым ее мать танцевала танец любви…
– Не верю. Ни тебе, ни тем более ему. – Толя обнял ее за плечи.
Она резко вывернулась, вскочила и крикнула с порога:
– Не прикасайся, слышишь? Не смей никогда-никогда ко мне прикасаться! Господи, как же я всех ненавижу! Ненавижу!! Особенно себя!!!
Она выскочила во двор и бросилась к реке. Деревянные идолы смеялись ей вслед своими беззубыми ртами. Ей казалось, они тянутся невидимыми руками, пытаясь схватить за сарафан, за ногу, чтоб замедлить, остановить ее бег.
– Нет! – крикнула она и замерла на мгновение над обрывом. – Нет, нет, – шептала она, быстро спускаясь по лестнице к реке. – Я вам не достанусь. Хватит. Не достанусь. Я раздавала себя всем. Но теперь я буду жадной. Очень жадной. Все должно достаться ему. Только ему…
Лодку несло течением в сторону большой песчаной косы, намытой на противоположном берегу реки земснарядом.
Девственная чистота речного песка слепила глаза.
РАСПЛАТА
