– Менты утром приехали, их соседи вызвали, потому что дверь в квартиру была открыта, а тетя Аня лежала уже мертвая, – рассказывал мальчик.
– И что?
– Как будто бы вы сами не знаете, что потом бывает! Ясное дело, ее увезли, а квартиру опечатали, – пояснил ребенок, должно быть, удивляясь наивности подруг.
– Нет, это мы как раз поняли, – отозвалась Кира. – Но что менты сказали?
– Кто ее убил, сказали? – спросила Леся.
– Про это они ничего не говорили, – ответил мальчик и исчез в своей квартире.
Подруги остались одни. Но ненадолго. Охая и кряхтя, из лифта выбралась какая-то вся скрюченная и скособоченная старушонка. Она явно двигалась из магазина. И накупила всего столько, что за пакетами с продуктами саму сухонькую старушку почти не было видно.
– Бабушка, давайте мы вам поможем, – кинулась к ней Кира, когда бабка, выходя из лифта, уронила несколько пакетов, из которых немедленно в разные стороны раскатились яблоки и свекла.
Старуха сначала подозрительно прищурилась на подруг. Но быстро признала в них вчерашних знакомых.
– А-а... – произнесла она с явным облегчением. – Это вы вчера с Нюркой скандал затеяли, так ведь? – И, принимая помощь подруг, добавила: – Вот ведь как оно бывает. Вчера виделись, а сегодня человека уже и в живых нету. Знаете, что Нюрку-то пристрелили ночью? Вот страх-то какой, помилуй господи! Квартиру всю вверх дном перевернули. И не понять, что украли! Страх смотреть было!
Старуха сделала попытку перекреститься, но у нее это не очень-то хорошо получилось. Только разроняла остальные пакеты. Подруги собрали свертки, банки и овощи, аккуратно все сложили в пакеты и за это были приглашены к бабке на чашечку чая.
– Бабушка, как хоть это случилось? – спросила Кира, принимая из рук старушки чашку с неожиданно крепким умело заваренным ароматным чаем.
– Берите молоко. – Старушка придвинула им изящный молочник с витой ручкой, покрытой стершейся позолотой.
Чашки, в которых им подали чай, были из того же сервиза. А он, в свою очередь, остался еще с дореволюционных времен. Старушка и себе капнула немного молока и с удовольствием пригубила получившийся напиток.
Сейчас, когда она оказалась в тепле собственной квартиры, в окружении любимых вещей, с ней произошла удивительная метаморфоза. Глаза ее повеселели, морщин на лице убавилось, и от ее былой кособокости и скрюченности почти не осталось и следа.
– Запомните, девочки, чай всегда надо заваривать в чайнике, – наставительно проговорила хозяйка. – Лично я не признаю все эти пакетики. Что за удовольствие мочить в кипятке клееную туалетную бумагу, а потом еще и нюхать этот запах?
Старушка сделала еще один глоток и наконец приступила к рассказу. Впрочем, Марина Алексеевна – именно так звали старушку – мало что могла добавить к уже слышанному подругами. Да, в это утро она первая вышла из квартиры. Ей надо было выбросить мусор, который она поленилась вынести с вечера. И к утру оставшаяся в ведре рыбная требуха начала невыносимо вонять.
– Утром я встаю пораньше, мне ведь надо проводить дочку с зятем на работу. Они к восьми на завод ездят, да еще через весь город, – сочла нужным объяснить старушка. – Оладушки им поставила, а сама, едва причесавшись, пошла с ведром к мусоропроводу. И вдруг смотрю – дверь к Славке открыта. Ну, я сначала значения не придала. А когда обратно шла, насторожилась. Дверь-то открыта, а голосов никаких оттуда не доносится. Вот я и решила, что, верно, забыли просто закрыть. Толкнулась, чтобы сказать им об этом, а она там и лежит.
– Кто?
– Да Нюра же, – отозвалась старушка, чуть поежившись. – Прямо возле двери. В этом их ужасном красном коридоре и лежала. Я сначала не поняла ничего. Халат на ней этот... цветастый. Да и пол какой-то бурый. Не поймешь ничего. А потом присмотрелась – батюшки, она же в крови вся. А вокруг – разгром.
– Разгром? – машинально переспросила Леся. – Какой разгром?
– Да самый обычный, – пожала плечами старушка. – Все в квартире убийца перевернул. Уж и не знаю, что он там искал. Но из ценных вещей вроде бы ничего не взял. И телевизор остался. И телефон. И музыкальный центр. И даже деньги, как участковый мне сказал, оставались в ящичке лежать.
– Как странно, – пробормотала Кира.
– В том-то и дело! – оживилась Марина Алексеевна. – Только одно и пропало, что фотоаппарат и сотовый телефон Нюры. Ну, может быть, и еще что-то исчезло.
– А Нюра вам перед смертью ничего не успела сказать? – спросила Кира.
– Да ты что?! – взмахнула рукой старушка. – Когда я пришла, она уже совсем мертвой была. Ну, я врачей вызвала, хотя сразу было ясно, что они тут не нужны. Нюра уже холодная была вся.
– И вы ее трогали? – удивилась Кира самоотверженности Марины Алексеевны. – Трогали, чтобы понять, что она уже умерла?
– А что же тут такого? – Старушка снова пожала плечами. – Я ведь блокаду в Ленинграде пережила. Мне в ту пору всего пятнадцать было. И я за те годы такого насмотрелась, что мне на всю жизнь закалка осталась. Мне после той зимы мало что страшным могло показаться. Я иногда даже жалела, что не могу, как другие люди, пугаться. Мужчин от меня это всегда отваживало. Мужчины железных женщин рядом с собой не любят. Они им о собственных недостатках слишком явно напоминают. Конечно, муж мой, царствие ему небесное, меня все равно любил. Но он и сам сильный человек был. А таких ведь на свете немного, – добавила старушка со вздохом. – Ну так вот, врачей я вызвала и милицию. Потому что сразу поняла: налицо факт насильственной смерти, как теперь говорят.
– Ее застрелили, да? – спросила Кира.
– Да, – кивнула Марина Алексеевна. – Прямо в грудь пуля попала. Думаю, что она не мучилась. – Немного помолчав, Марина Алексеевна вдруг сказала: – А еще я думаю, что Нюра своего убийцу знала.
– Почему?! – насторожились подруги.
– Потому что лежала она так, словно он в нее прямо с порога, не проходя в квартиру, выстрелил, – объяснила Марина Алексеевна. – И выражение лица у Нюры было какое-то... удивленное. Словно она и понять не могла, что же он с ней такое сделал.
– Вы думаете, что это был мужчина? – прошептала Кира.
– Не знаю, – уклончиво ответила Марина Алексеевна.
И принялась внимательно рассматривать свою чашку. Подруги молчали. Бабушка явно что-то недоговаривала. Но они не хотели понукать или торопить. Чувствовалось, что если она сочтет нужным, то непременно все расскажет. А нет, так никакие уговоры не помогут.
– Осторожна я к старости что-то стала, – вновь заговорила Марина Алексеевна. – В молодости о смерти не задумывалась. И в войну особого страха никогда не было. Я как будто всегда точно знала: что бы вокруг меня ни происходило, сама-то я жива останусь. И если бомбежка, то я всегда была уверена, что снаряд мимо пролетит. И от голода никогда не боялась умереть. А теперь все чаще задумываюсь, что вот внуки у меня уже взрослые. Хорошо бы еще и правнуков повидать.
– Вы это к чему говорите? – осторожно спросила Леся.
– Да к тому, что ведро это с рыбой я еще с вечера хотела вынести, – с досадой в голосе проговорила Марина Алексеевна. – Попахивало оно уже и тогда. Ну, я к двери подошла, а там голос услышала. Мужской. Этот человек к Нюре в дверь звонил и что-то ей говорил. Вот я и не пошла вечером с ведром.
– Почему?
– Даже и не скажу вам точно, – в задумчивости пробормотала Марина Алексеевна. – Словно голос мне внутренний подсказал: «Не ходи». Страшно так вдруг стало. Да еще дочка из комнаты выскочила. Куда ты, говорит, мама в такую темень с ведром отправилась? Будто бы не знаешь, что вечером мусор из дома не принято выносить. Примета плохая, достатка не будет. Ну а когда я дверь прикрыла, то враз меня отпустило. И холод прошел, и дрожь в ногах исчезла. Только теперь я думаю, что если бы вышла тогда, то, может быть, убийца и не решился бы Нюру убить. Выходит, я своим поступком ему помогла с ней расправиться, а могла бы спасти.
– Не думайте об этом, – посоветовала Леся. – Скорее всего, убийца стрелял из пистолета с глушителем.
