язвительно поинтересовалась: – Что же вы так? Решились только фамилию изменить? А имя оставили себе прежнее?
– Да, – неожиданно совершенно спокойно произнес мужчина. – Так меньше вероятности, что меня выдаст какой-нибудь пустяк. Имя я решил себе оставить прежнее. Во-первых, потому, что я к нему просто привык. А во-вторых, людям, для которых я стараюсь, может показаться странным, что я медлю откликаться, когда меня зовут.
Мариша изготовилась к схватке. И такое быстрое признание Григория буквально выбило у нее почву из-под ног.
– А… Ну да, верно! – промямлила она, пытаясь прийти в себя. – У людей и так могут закрасться подозрения на ваш счет. А для вас подозрения просто губительны. Ведь вы не настоящий Горышкин – вы самозванец!
– Умоляю, тише!
– Нечего мне рот затыкать! Вы – самозванец! И вам помог им стать человек по имени Хан!
Григорий побледнел.
– Вы поразительно хорошо осведомлены для такой идиотки, какой вы, несомненно, являетесь, – произнес он.
– Как вам удалось узнать про Хана?
– А больше вас ничего не интересует?
– Пожалуй, это самое основное.
– А зря, – укоризненно произнес Григорий. – На вашем месте я бы в первую очередь спросил, ради чего я все это затеял.
– Я и так это знаю! Ради денег, ради чего же еще! Ради денег Горышкиных! У них ведь перед большевистским переворотом семнадцатого года было очень много денег. А потом они все куда-то таинственным образом подевались.
– Не подевались, а были переведены старшим Горышкиным за границу. В благословенную Швейцарию, где не бывает никаких революционных бурь и чьи банки считаются самыми надежными во всем мире.
Широко раскрыв глаза, Мариша слушала поистине удивительную историю, которую ей поведал Григорий. В царской России лишь очень немногие искренне верили в возможность падения самодержавного строя. И даже в самых смелых своих фантазиях никто и помыслить не мог, что к власти в стране придет горстка авантюристов. А управлять страной отныне будут не специально обученные этому люди, перенимающие и понимающие процесс управления страной из поколения в поколение, а пастух и малограмотная крестьянка.
Самые мрачные политические прогнозы после отречения от престола Николая Второго не могли даже отдаленно предвидеть того ада, в который в скором времени будет ввергнута огромная и процветающая держава. Заводы, капиталы, земли и дома казались незыблемыми ценностями. Пусть даже партия власти и сменится, но богатые люди в стране всегда будут жить хорошо.
Так думало подавляющее большинство россиян. Но вот Петр Горышкин – старший в роду Горышкиных – был не из их числа. Он устал от революционных настроений в России и мечтал о тихой жизни где-нибудь у подножия Альп. Поэтому он озаботился тем, чтобы втайне, не афишируя своего поступка ни перед кем, перевести почти все свои капиталы в заграничные банки. Земли Горышкиных были отданы им в долгосрочную аренду, доходные дома либо проданы, либо также сданы в долгосрочную аренду. На родине Петра Горышкина, казалось, не держало больше ничего.
Его младший брат эмигрировал во Францию в самом начале Гражданской войны. В России оставалась лишь его дочь – племянница Петра Горышкина – Евдокия. Однако родственники друг с другом почти не общались. И причиной тому были деньги. В роду Горышкиных все имущество доставалось старшему сыну. Младший не получал ничего. Это делалось, чтобы не дробить состояние. Но было в высшей степени несправедливо в отношении младших детей.
И была еще одна причина, по какой Петр Горышкин и его жена старались не общаться с племянницей. Превыше денег Горышкиными чтилась чистота рода, чистота их крови. А Евдокия отступила от общего правила. Она выбрала себе в мужья не просто человека бедного, но еще и совершенно не родовитого. И вот этого Петр никак не мог простить своей племяннице.
– Итак, Петр Горышкин был очень богат и собирался встретить свою старость в роскоши. Но вот беда, супруга Петра совершенно не разделяла взглядов мужа. Она была патриоткой до мозга костей. И ее перспектива скончаться на чужбине не устраивала. Женщина оставалась в России вплоть до того момента, когда эмиграция была уже невозможна, даже если кто-то и пожелал бы уехать. Железный занавес опустился над страной, совершенно отделив ее от всего другого мира.
Обожающий свою жену Петр оставался вместе с ней. Детей у них так и не появилось. Пара жила друг для друга. Петр с болью наблюдал за катастрофическими изменениями к худшему, происходящими в стране. Одно его радовало: почти ничего из накопленного им самим и его предками большевикам не досталось. Деньги лежали под надежной защитой швейцарских банкиров. И никто, кроме самого Петра Горышкина или его потомков, не мог прикоснуться к этим деньгам.
Ключом к получению денег должны были стать две вещи – медальон с вложенной в него бумажкой с номером счета, а также печатка, которая должна была открыть банковское хранилище с драгоценностями рода Горышкиных.
– С тех пор как Петр Горышкин открыл счет в швейцарском банке, минуло уже больше ста лет. Представляете, какие проценты должны уплатить швейцарские банкиры за пользование деньгами Горышкина? – вдохновенно произнес Григорий, глядя на Маришу каким-то болезненным, лихорадочным взглядом. – Да там сейчас хранятся миллиарды! И все они до последнего сантима, цента, песо или пенса будут моими!
– С какой это стати твоими? – обозлилась Мариша. – Есть и другие Горышкины!
– Кто?
– Тамара Никитична! Ее дети! Муж!
Про пса Шарика она тоже хотела упомянуть, но вовремя остановилась.
– Муж не в счет, – отмахнулся Григорий. – Он совсем не Горышкин. А Тамара…
– Ну да, я знаю, она вам тоже неопасна. Ваш помощник «убил» ее. Вздумается банкирам проверить ваши слова, сунутся они в компьютерные базы, а там и нет ни одного Горышкина, кроме вас. Умно!
Но Григорий выслушал ее похвалу с поджатыми губами и спросил:
– Надеюсь, ты ничего не говорила Тамаре о том, что узнала от Хана?
– Ну…
– Что же, тем хуже для тебя и для нее, – снова поджал губы Григорий. – Мне придется ее убить. Это все ты виновата!
– Почему это я?
– Ты и твой длинный язык! – настаивал Григорий. – Так бы женщина могла жить не тужить до глубокой старости. Но раз уж она станет мне поперек дороги, то придется отправить ее следом за остальными.
– Остальными! – ахнула Мариша, чувствуя, как подкашиваются у нее ноги. – Так это ты… ты всех их убил?
Григорий самодовольно ухмыльнулся.
– Конечно, я!
А Мариша почувствовала, что ей совсем худо. Одно дело – подозревать человека в убийствах или догадываться, что он подлец и мерзавец, и совсем другое – точно знать, что это так. Да еще услышать его откровенное и нахальное признание, в котором не звучит ни капли раскаяния, а только одно невероятное, просто-таки маниакальное самолюбование.
Глава 18
Мариша взглянула на Григория и воскликнула:
– Я тебя презираю! Не боюсь, а именно презираю! Ты просто жалкое ничтожество! Стоишь тут и пыжишься от гордости. Вот, мол, посмотрите, какой я негодяй! Бойтесь меня! Я все могу! Я всех убью!
– А что? Разве это не так? Я не могу внушить страх?
– Омерзение! Вот что ты можешь внушить в первую очередь!
– Вот все мои женщины твердили это! – внезапно опечалившись, сообщил ей зачем-то Григорий. –
