Последние километры боевого маршрута истребители преодолели как-то незаметно. Вот уже Василий прошел установленный воздушный коридор и выпустил шасси. В разных местах выжженного огнем полуострова, увидел он, поднимались клубы дыма: значит, артиллеристы хорошо обработали вражеские батареи. А наше летное поле осталось целехоньким — сели без потерь.
Приняв доклад о выполнении задания, капитан Ильин уточнил:
— Значит, корабли врага держат курс на юг?
— Да, идут точно навстречу нашему корабельному отряду, — подтвердил Голубев.
Ильин взглянул на карту, подумал с минуту и заключил:
— Это новость. О ней и командир базы, вероятно, еще не знает. Надо ему немедленно доложить.
Капитан связался по телефону с генералом Кабановым. Разговор был короткий. Положив трубку, Ильин сказал Голубеву:
— Генерал приказал уничтожить врага, чтобы спасти наших бойцов. Ведь мотоботы фактически безоружны... Понимаешь, Голубев? Вылетайте немедленно тем же составом.
Снова восьмерка поднимается в воздух. Ведущий находит немецкие корабли, и группа наших истребителей вновь обрушивает на них всю мощь своего бортового оружия. После второй атаки фашистский сторожевик потерял ход и накренился. Потоплены еще два катера охранения. А советские летчики, летая по кругу, продолжали посылать на палубу последнего корабля новые и новые порции горячего свинца... Домой возвратились только тогда, когда полностью израсходовали боезапас.
Четыре наших катера и шесть мотоботов беспрепятственно дошли до Ханко. Одной осенней ночи хватило им, чтобы покрыть расстояние в десятки миль. В базе они ошвартовались ранним утром 20 октября. Погода в тот день выдалась по-настоящему зимняя. Землю покрыл снег, появился лед. Полетов не намечалось, и Голубев с Васильевым направились в порт, чтобы обнять тех, кого они вчера, рискуя жизнью, прикрывали с воздуха.
Пристань жила разгрузкой. Мокрый снег ложился на трап, дощатый настил и скалистый грунт, быстро образуя твердую корку скользкого наста. Уставшие от беспрерывных боев, измученные качкой и долгой бессонницей, люди медленно и осторожно сходили на берег. Многие были ранены. Все шли молча, сосредоточенно глядя под ноги.
Вдруг от колонны отделился боец и бросился к Голубеву. Василий всматривался в глубоко запавшие глаза бойца, в его заросшее черной бородою лицо, но никак не мог понять, кто же это? Боец обнял лейтенанта, горячо заговорил:
— Здравствуй, Василий! Неужели не узнал?..
— Иван, жив?! — воскликнул лейтенант.
Только по голосу Голубев узнал летчика Творогова, верного боевого товарища, с которым сражался в начале войны под Нарвой и Ленинградом.
Он слышал: Творогов два месяца назад был направлен на Моонзундские острова для усиления авиационной группы. Потом рассказывали: сражаясь там, погиб смертью героя.
— Жив, жив, сам видишь! — произнес Творогов и поведал о последних боях, в которых участвовал.
Летчики сражались мужественно. Но ряды их быстро редели. Высадившись на острове Сааремаа, гитлеровцы с ходу начали наступление и вскоре подошли к самому аэродрому. Приказ командования гласил: исправные самолеты немедленно перегнать на тыловые точки.
Авиатехник Мальцев заканчивал ремонт истребителя, и Творогов не смог взлететь вместе с группой. Когда машину подготовили, вражеские автоматчики уже появились на окраине аэродрома. Надо было улетать вдвоем. Но как: на истребителе нет и крохотного уголка для второго человека. И все-таки 'уголок' нашли: Мальцев кое-как втиснулся за бронеспинку сиденья летчика. Взлететь успели. Но тут мотор стал давать перебои, а вскоре и совсем заглох. Летчик с трудом дотянул до острова Хийумаа, где и посадил истребитель с убранным шасси. К счастью, Творогов и Мальцев не пострадали. Они присоединились к нашим бойцам и сражались с гитлеровцами в пехоте до эвакуации на Ханко.
— И Мальцев здесь. Вместе плыли, — сообщил Творогов.
Голубев был несказанно рад встрече с друзьями, тем более здесь, на полуострове, где каждый боец на счету.
— Переходите к нам в авиагруппу, — предложил Василий.
— Она еще существует? — обрадовался Творогов.
— Не только существует, но и крепко бьет врага. Летчик Творогов и авиатехник Мальцев влились в дружную семью авиаторов. Появился у них и свой самолет: его они собрали, отремонтировали, используя детали и элементы конструкции списанных, а также поврежденных в боях истребителей. Одним экипажем на Ханко стало больше.
В конце октября из Кронштадта на полуостров прибыли три тральщика и два катера. Это было большим событием, так как еще с августа к ханковцам не приходил ни один корабль. Изменилась ли временно к лучшему обстановка или корабли просто воспользовались ухудшением погоды — уже двое суток низкие облака плыли с запада на восток, цепляясь за скалы и сопки, посыпая мерзлую землю снегом, — гадать защитники Ханко не стали. Главное, пополнился скудный остаток боеприпасов и продовольствия. Этому радовались все — моряки и пехотинцы, авиаторы и артиллеристы.
А вот погода вызывала у летчиков тоску. Правда, они уже хорошо знали изменчивые повадки балтийской осени: после ненастья она вдруг быстро, случалось, одаривала солнечными, тихими днями. Поэтому и самолеты, и себя всегда держали в готовности к выполнению боевой задачи. Коротая время, собирались обычно в сухом, теплом блиндаже. Одни бренчали на гитаре, напевая песенку, другие, расположившись на нарах, вели задушевную беседу, третьи предпочитали вздремнуть, чтобы восстановить силы.
Нарушая установившуюся было тишину, в блиндаж спустился Бискуп. Он наравне со всеми летал на задания, имел на счету несколько лично сбитых самолетов врага. Свободное от боевой работы время он тоже стремился проводить вместе с личным составом: тихо подсаживался к кому-нибудь и затевал неторопливую беседу о Ленинграде, семьях или родителях, рассказывал об исключительно тяжелых боях под Москвой. На этот раз в блиндаже замполит появился с каким-то красноармейцем и прямо с порога громко объявил:
— Друзья, прошу всех ко мне, есть интересный разговор. Знакомьтесь, это корреспондент газеты 'Красный Гангут'. Он принес письмо-обращение гангутцев к защитникам Москвы. Надо его обсудить и подписать.
Бискуп развернул листок.
'Дорогие москвичи!.. — говорилось там. — С болью в душе узнали мы об опасности, нависшей над Москвой. Враг рвется к сердцу нашей Родины. Мы восхищены мужеством и упорством воинов Красной Армии, жестоко бьющих фашистов на подступах к Москве... Ваша борьба еще больше укрепляет наш дух, заставляет нас крепче держать оборону Красного Гангута.
На суровом скалистом полуострове в устье Финского залива стоит несокрушимая крепость Балтики — Красный Гангут. Пятый месяц мы защищаем ее от фашистских орд, не отступая ни на шаг.
Враг пытался атаковать нас с воздуха — он потерял сорок восемь 'юнкерсов' и 'мессершмиттов'.
Враг штурмовал нас с моря — он потерял два миноносца, сторожевой корабль и десятки других кораблей...
Враг яростно атаковал нас с суши, но и тут потерпел жестокое поражение. Тысячи солдат и офицеров погибли под ударами гангутских пулеметчиков и стрелков...
В гнусных листовках враг то призывает нас сдаться, то умоляет не стрелять, то угрожает изничтожить до единого...
Напрасны эти потуги. Никогда никому не удастся заставить гангутцев сложить оружие...
Мы научились переносить тяготы и лишения, сохранять бодрость духа в самые тяжелые минуты, находить выход тогда, когда, кажется, нет уже возможности его найти...
Мы научились сами изготовлять оружие, снаряжение, строить под вражеским огнем подземные жилища и укрепления, лечить тяжелораненых... Для нас сейчас нет другого чувства, кроме чувства жгучей
