глаза, потом оглянулся на сотоварищей, они пожали плечами дружно, как зверушки какие из диснеевского мультика, встал и поплёлся к доске; есть у красивых длинноногих парней такая очаровательная походка: руки висят, спина сгорблена, «ах, какая тяжесть эта жизнь…» Задачу он решил с грехом пополам, гримасничая, раскрошив два новых мела; «да-а, Яго, — сказал учитель, — успехи по механике у вас не ахти, придётся оставить вас на дополнительные занятия, знаете, когда они проходят? в пятницу в семь вечера, буду ждать с нетерпением сердца»; класс захихикал, а Яго побледнел, точно замер. «Я никак не могу в пятницу в семь, — ответил, — извините, но никак»; «а что, — поднял бровь учитель, — у тебя какие-то другие важные дела? помощь в тимуровской команде или же… в Медаззалэнде?» Класс шуршал по своим делам и слова чудного не заметил, а Яго так посмотрел на учителя — господи, да что такого, мальчишка всего лишь, в свитере пёстром и подтяжках, — а комната словно наполнилась шорохом, тенью гигантской чёрных вороньих крыльев. «Ну что ж, — сказал Яго, — как бы вам об этом не пожалеть, учитель»; не по имени-отчеству, а просто «учитель» — вот как они его называли; это его тоже бесило.
Отца не было три недели; Хьюго уже совсем свыкся с новой школой, учителя оставили его в покое, узнали все его способности — средние; Август Михайлович только догадывался, что с этим мальчиком не все так просто, но решил не жать, а подождать, когда тот сам себя выдаст — вдруг пробежит стометровку за олимпийское время или щелкнет уравнение алмазной твёрдости, как тыквенную семечку; и с новым домом свыкся, обустроил свою комнату — заклеил всё комиксами; «сплёл себе кокон», — пошутила мама; по- настоящему он никогда не задумывался, чем же там занимается в поездках отец, главное, что этот бизнес не надо наследовать и можно мечтать о будущем Фрэнка Миллера; и влюбился в Магдалену Кинселлу, будто воды в бассейне нахлебался, — но ещё ни разу не подошёл, не поздоровался, не попросил сверить задание или посмотреть карандаши; а как? Проще спасти мир, чем познакомиться с симпатичной девчонкой, — закон жанра — история супермена. «Просто подойди» «не, мам, я умру тогда». Так и глядел на неё украдкой на уроках, точно в замочную скважину; общался только с мамой: «привет» «привет» «как всё прошло?» «нормально» «ох, Хьюго, когда ты заведёшь друзей?» «ну зачем — чтобы потом расстаться?» У него находились друзья в других городах, где они жили прежде; они даже переписывались, а потом кто-то не отвечал, и связь обрывалась, человек уходил в открытый космос, где никакого спасения. Хьюго не боялся людей, просто его герои для него оказывались больше людей, ближе, он сам был своим героем — сражался, летал, горел; и он просиживал вечерами в своей комнате, на полу, или в гостиной, в кресле-качалке, с пылающими щеками, захваченный, закрученный своей фантазией; и когда в один из таких вечеров зазвенел телефон, Хьюго опять порезался — точил карандаш; и так вздрогнул — сразу почувствовал, что ужасное, из его комиксов, случилось: свет погас во всей школе, учителя загнали, закрыли в кабинете. Мама была в ванной, по дому разливался запах жасмина — она всегда капала несколько капель жасминового масла в воду; пела там из Бизе; телефон не умолкал; Хьюго выцарапался из пледа, из кресла, взял наконец трубку. По руке текла кровь и капала на пол.
— Кто там? — будто звонили в дверь.
— Детектив Полански, — ответил ему приятный мужской голос, — а ты, наверное, Хьюго?
— Да, — сказал Хьюго, — только я вас не знаю, детектив.
— Я тебя знаю тоже только по фотографиям. Твоя мама дома.
— Да, но она…
— Спит уже, наверное. Я приношу свои извинения, что позвонил так поздно. А почему ты не спишь, Хьюго? Тебе ведь завтра в школу?
— Мне разрешают. Я учусь нормально. Что-то случилось с папой? — голос у Полански был по- настоящему хороший, как у положительных капитанов космических кораблей из старого детского кино, поэтому Хьюго не хамил.
— В общем, да. Я могу к вам приехать завтра утром?
— Да, только скажите сейчас, а то мне страшно.
Но детектив Полански не сказал; «тогда приезжайте пораньше, — попросил Хьюго, — скажете, пока я в школу не уйду»; «хорошо, в семь утра сойдёт?» — спросил детектив; «да, да»; потом детектив положил трубку; Хьюго услышал, как у него стучат зубы, — камин совсем погас; из ванной вышла мама. «Хьюго, будешь чаю?» «мам, беда». Она ничего не разбила, не уронила, не закричала, просто пребольно стиснула ему ладонь, испачкалась в его крови и не заметила; из-под старых порезов тоже проступила кровь; они разожгли снова камин, сели в свои кресла и сидели так; мама в шесть утра переоделась из пледа и пеньюара в свитер и шерстяную узкую юбку по колено, собрала волосы в хвост, стала похожа на студентку с архитектурного; Хьюго перелез в свои узкие штаны с подтяжками и разноцветный свитер: коричневый с синим, жёлтым и зелёным — такая смешанная пряжа. В семь позвонили в дверь. «Не обманул», — подумал Хьюго.
Детектив был невысокий, стройный, молодой; темноволосый, темноглазый; «молодой» — не значит совсем молодой, а есть люди, которым повезло, и они застряли в каком-то возрасте, так что им теперь всегда двадцать семь лет; хоть сорок, хоть сто; мутанты, люди Икс; одет в куртку с меховым капюшоном, в хорошие тёмные облегающие джинсы; такие парни обычно наследные европейские принцы, покоряют Монблан и возглавляют фонд защиты прав животных. Сварили дружно кофе; «с сахаром, сливками, зефиром, виски?»; корзиночка с печеньем — бисквит, карамель, сверху молочный шоколад — у Хьюго ойкнуло: печенье было из кондитерской Кинселла; «яичницу, омлет, бутерброды?» — спросила мама, но никому не захотелось; детектив глотнул кофе и начал наконец:
— Юстас Хорнби — ваш муж, мадам Консуэло? Вы знаете, чем он занимается, в чём суть его работы?
Мама ответила про бизнес: покупают компании, что-то в них переделывают, чтобы были рентабельными, продают.
— А ты, Хьюго?
Хьюго сказал, что знает то же самое.
— Юстас Хорнби — очень известный грабитель, причём его интересуют и частные дома, и банки, и музеи. Известный и великий в своём роде. Мы очень давно охотимся за ним и его командой; действительно долго, около двадцати лет, так что я уже третий следователь по его делу; и вот вчера их поймали при попытке ограбления банка — при ограблении они убили трёх челочек из охраны. Это не первые их убийства, кстати: они довольно безжалостны, убивали за свою историю и заложников, и прохожих шальной пулей…
Хьюго с мамой смотрели на него, как на внезапное солнечное затмение.
— Мам, ты знала? — спросил Хьюго, будто детектива и не было в их кухне.
— Нет, а ты?
— И я нет. Что же делать? — повернулся Хьюго к детективу.
— Просто сохранять спокойствие. Я специально приехал рассказать вам лично — чтобы посмотреть, знали вы или нет; вы не знали. Вы не виноваты ни в чём. Эта картина в гостиной — Тулуз-Лотрек; её привёз однажды Юстас?
— Нет, — сказала мама, — это моя. Я купила её ещё до замужества.
— Извините, — сказал детектив. — Профессиональное. Вам есть на что жить?
— Да, — сказала мама, — у меня есть свои деньги. Я пела в опере до замужества, и мне идут проценты с записей.
— Я знаю, — сказал Полански. — Я даже слушал ваши записи, мне понравилось, я даже, пожалуй, отличу вас от Нетребко и Каллас. Это хорошо, что вы можете жить дальше сами. Я рад, правда. Вас не тронут. Раз вы не знали, вас до суда никто не побеспокоит.
— Я ничего не скажу, — сказала мама. — Можно? Я ничего не запомнила, кто, когда и куда уезжал, правда, мы просто были счастливы.
— А ты. Хьюго? — повернулся к мальчику детектив. — Что будешь делать?
— Не знаю, — сказал тихо Хьюго. — Попытаюсь жить как обычно. Это возможно? Мне можно идти в школу?
— Иди, конечно.
Хьюго поднялся в свою комнату, посмотрел на рисунки — и руки его, порезанные, заболели, заныли, как перед затяжным дождём. Оглянулся — на пороге стоял детектив.
— Невероятные, — тот рассмотрел рисунки, закачал головой. — Просто супер. Ты можешь
