Я отдернула руку. Сомнения рассеялись.
«Как ты можешь утерпеть, Альфонсо? Неужели тебе не хочется узнать, правда ли это?»
«Нет. Потому что это может оказаться правдой».
Как же мудр был мой младший брат! Сейчас я больше всего на свете желала позабыть то, что только что узнала. Все мои представления о деде оказались поколеблены. Я считала его добрым стариком, который вынужден быть суровым из-за бремени правления. Я верила, что бароны, бунтовавшие против него, были плохими людьми, любившими насилие просто потому, что они французы. Я верила, что слуги, говорившие, что люди презирают Ферранте, врут. Я слыхала, как горничная Ферранте шепталась с донной Эсмеральдой о том, что король сходит с ума, и лишь посмеялась над ними.
Теперь же, столкнувшись с немыслимой чудовищностью, я не могла смеяться. Я дрожала, и не из-за представшего моим глазам кошмарного зрелища, а от осознания того, что кровь Ферранте течет в моих жилах.
Спотыкаясь, я прошла в середину комнаты и увидела в тени еще с десяток тел; все — прислоненные к подпоркам и привязанные, мраморноглазые и недвижные. Все, кроме одного.
Одна из фигур, державшая в руках зажженную свечку, повернулась ко мне. Я узнала моего деда, хотя в этом мерцающем свете его лицо с белой бородой сделалось бледным и призрачным.
— Санча, это ты? — Он слабо улыбнулся. — Ага. Значит, мы оба воспользовались случаем, чтобы под шумок ускользнуть от толпы. Добро пожаловать в мой музей мертвецов.
Я ожидала, что дед придет в ярость, но он вел себя так, словно принимал гостей на дружеской вечеринке.
— А ты хорошо держишься, — сказал он. — Не пискнула и даже потрогала старину Роберта. — Он кивком указал на ближайший к входу труп. — Очень храбрая. Твой отец был намного старше тебя, когда впервые попал сюда. Он закричал, а потом разревелся, словно девчонка.
— Кто они? — спросила я.
Мне было противно, но любопытство требовало выяснить все до конца.
Ферранте плюнул на пол.
— Анжуйцы, — ответил он. — Враги. Вот этот, — он указал на Роберта, — был графом, дальним родичем Карла Анжуйского. Он поклялся, что займет мой трон.
Дед испустил довольный смешок.
— Ты сама видишь, кто что занял. — Ферранте тяжело двинулся к бывшему сопернику. — А, Роберт? Кто смеется последним?
Он обвел рукой это жуткое собрание. В голосе его внезапно прорезался пыл.
— Графы и маркизы и даже герцоги. Все они предатели. Все добивались моей смерти. — Он умолк, стараясь успокоиться. — Я прихожу сюда, когда мне нужно вспомнить о моих победах. Вспомнить, что я сильнее моих врагов.
Я оглядела этих людей. Очевидно, музей укомплектовывался на протяжении какого-то срока. У некоторых тел до сих пор были пышные, густые волосы и бороды; другие выглядели несколько потрепанными, как Роберт. Но все они были одеты, в соответствии со своим благородным происхождением, в шелк, парчу и бархат. У некоторых на поясе висели мечи с золотыми рукоятями. На других были плащи с горностаевой опушкой, расшитые драгоценными камнями. На одном была черная бархатная шляпа с белым страусиным пером, игриво сдвинутая набок. Некоторые просто стояли. Другим придали разнообразные позы: один упер руку в бедро, другой положил ее на рукоять меча, третий поднял ладонь, указывая на своих собратьев.
И все смотрели перед собой невидящим взглядом.
— Их глаза, — сказала я. Это был вопрос.
Ферранте взглянул на меня сверху вниз.
— Жаль, что ты женщина. Из тебя получился бы хороший король. Ты больше всех похожа на своего отца. Ты гордая и безжалостная — в точности как он. Но в отличие от него, у тебя достаточно присутствия духа, чтобы поступать так, как нужно королевству. — Он вздохнул. — Не то, что этот дурень Феррандино. Все, что ему нужно, — это восхищение красивых девчонок да мягкая постель. Ни хребта, ни мозгов.
— Глаза, — повторила я.
Они беспокоили меня. В них было какое-то извращение, которого я не могла понять. Я слышала, что дед только что сказал мне, — слова, которые я не желала слышать. Я хотела отвлечься и забыть про них. Я не желала походить ни на короля, ни на моего отца.
— Упрямая девчонка, — сказал дед. — Глаза вынимают, когда тело мумифицируют, иначе никак нельзя. У первых экспонатов были просто опущенные веки поверх пустых глазниц. У них был такой вид, будто они спят. А я хотел, чтобы они слышали меня, когда я говорю с ними. Я хотел видеть, что они слушают.
Он снова рассмеялся.
— А кроме того, это более эффективно. Мой последний «гость» — в какой ужас он пришел, увидев, как его пропавшие сотоварищи смотрят на него!
Я попыталась отыскать во всем этом смысл со своей наивной точки зрения.
— Бог сделал тебя королем. Значит, если эти люди предатели, они пошли против Бога. Убить их не было грехом.
Мое замечание не понравилось деду.
— Нет такой вещи — грех!
Он помолчал. Затем тон его сделался поучительным.
— Санча, чудо святого Януария… Оно почти всегда случается в мае и сентябре. Но когда священники выносят реликварий в декабре, как ты думаешь, почему чудо зачастую так и не происходит?
Этот вопрос захватил меня врасплох. Я понятия не имела, что на него ответить.
— Думай, девочка!
— Я не знаю, ваше величество…
— Да потому, что в мае и сентябре теплее.
Я по-прежнему не понимала. Замешательство отразилось на моем лице.
— Пора тебе перестать цепляться за эти глупости насчет Бога и святых. На земле есть лишь одна сила, властная над жизнью и смертью. В настоящий момент здесь, в Неаполе, этой силой обладаю я. — Он снова подтолкнул меня. — А теперь думай. Вещество во флаконе сначала твердое. Представь себе свиной или бараний жир. Что происходит с жиром, когда мясо жарят на вертеле, то есть размещают рядом с жаром?
— Он капает в огонь.
— Жар превращает твердое в жидкое. Так что вполне возможно, что если ты вынесешь реликварий из холодного темного чулана в кафедральном соборе на солнце теплым днем и подождешь немного — il miracolo е fatto. Твердое превратилось в жидкое.
Я и без того была потрясена, а еретические речи деда усугубили это чувство. Мне вспомнилось пренебрежительное отношение Ферранте к вопросам религии, его стремление то ли вообще не явиться на мессу, то ли побыстрее с нее уйти. Вряд ли он вообще когда-либо преклонял колени перед маленьким алтарем в соседней комнате, ведущей сюда, в помещение, где хранились его истинные убеждения.
Но вместе с тем меня заинтриговало данное им объяснение чуда. Моя вера была несовершенна, подвержена сомнению. Однако же привычка была сильна. Я поспешно принялась молиться по себя, прося Господа, чтобы он простил короля, и святого Януария — чтобы он защитил его, невзирая на его грехи. Второй уже раз за сегодняшний день я обратилась к святому Януарию с просьбой защитить Неаполь, и не только от бедствий, вызванных буйством природы или неверностью баронов.
Ферранте взял меня за руку; хватка его костлявой руки со вздувшимися синими венами напрочь отбивала всякую мысль о непослушании.
— Идем, дитя. Они начнут думать, куда мы подевались. А кроме того, ты видела уже достаточно.
Я подумала о людях, попавших в этот музей смерти: как мой злорадствующий дед показывал им, какая судьба их ожидает, как слабые плакали и просили пощады. А как их убивали? Наверняка каким-нибудь способом, не оставляющим следов.
Ферранте поднял свечу повыше и вывел меня из этой бездушной галереи. Ожидая в алтарной комнате, пока он запрет дверь, я осознала, что общество жертв доставляло ему несомненное удовольствие. Он
