устроился на своем любимом месте – в кресле у окна в комнате наверху, откуда открывался вид на двор замка и на поля за его стеной. Солнце нагрело маленькую комнату, разделявшую покои госпожи и господина. И когда Люк задремал в этом кресле, он услышал спор между отцом и дядей Эдуаром:
– Но вы ничего не сказали мальчику.
– Он мой сын, Эдуар, а не ваш. И не ваших драгоценных тамплиеров.
Дядин голос стал тише, но все равно был слышен:
– Ради Бога, Поль! Что, если слуги услышат? Кроме того, названия не имеют значения. Я не в большей степени тамплиер, чем катар, мавр или христианин – может быть, един в четырех ипостасях, а может быть, я совсем не то и не другое. Правда – это правда независимо от ярлыка, который ты на нее навешиваешь. А правда заключается в том, что ваш сын…
– Мой сын, помните об этом… Вздох.
– Да, ваш сын, Поль. Ваш сын и сын Беатрис. И он не может избегнуть своей…
Папин голос, громкий от гнева:
– Вы хотите, чтобы он сошел с ума, как сошла с ума его несчастная мать? Или чтобы его зажарили, будто поросенка, как зажарили сегодня этих злосчастных идиотов?
Эдуар, спокойно:
– Без вашей помощи, брат, и без моей помощи он вполне может сойти с ума. И не имея рядом наставника, он может неосторожно продемонстрировать свой дар в присутствии опасных для него людей.
И – громче, потому что Поль что-то сказал, прерывая его:
– Да, да! Он одарен ничуть не меньше, чем его бедная мать, как бы трудно не было вам с этим согласиться.
Поль:
– Как вы можете утверждать это? Он не выразил это ни малейшим намеком…
– Вы не видели этого, потому что не желали видеть.
Последовала долгая пауза. Потом Эдуар сказал:
– Поль, отдайте мне мальчика. Позвольте мне обучить его. Здесь небезопасно, особенно в присутствии Беатрис, когда она в таком состоянии. Она служит ушами и глазами нашего врага, и чем дольше мальчик будет здесь оставаться, тем выше опасность того, что враг найдет способ через нее…
У отца неожиданно вырвалось глухое рыдание:
– Но как я могу позволить ему уехать, когда вижу, что сталось с его матерью? Скажите мне, чем заслужила она такое мучение? Я спрашиваю себя: может, это наказание, посланное ей Богом? Просто сумасшествие? Или…
– Не могу сказать, чем заслужила, – ответил Эдуар. – Но могу сказать, кем послано.
Он резко замолчал.
– Одним из нас, – сказал Эдуар.
Люк не понял, что значат эти слова, но по коже у него побежали мурашки.
– Одним из расы? Нет! Нет, это невозможно. Как мог человек столь одаренный стать таким негодяем?
– Но это случилось, Поль.
– Нет, нет. Это моя вина, повторяю! Мы оба подтолкнули ее, вы и я. Она всегда была очень чувствительной. Может быть, это вовсе не приступ. Она слишком чувствительна. И вы, как ее близнец, знаете это лучше любого другого. Я всегда делал все, что вы просили, что и вы, и она называли моим предназначением, – и посмотрите, к чему это привело! Все эти видения вкупе с магией и довели ее до сумасшествия.
Эдуар, пытаясь успокоить:
– Те, кто одарен больше других, подвержены и большему риску. Я должен был это почувствовать. Должен был понять, что собственный страх захлестнет ее. Я должен был запретить вам обоим действовать в мое отсутствие. Или по крайней мере должен был координировать день и час, когда расстояние нас разделяло. Все мы совершили ошибки – и вы, и Беа, и больше всех – я сам. Но Беа опирается лишь на свой дар. И иногда так случается, что наиболее одаренные впадают в безумие. Теперь я знаю, как мы могли предотвратить это. Чтобы подобного не случилось с мальчиком, его нужно должным образом обучить. Это его предназначение, Поль, так же как предназначением Беа было выносить его ради блага расы. Произойдет трагедия, если сейчас мы не…
Громкий звон металла, ударившегося о камень. Должно быть, отец швырнул в стену кубок с вином. Люк вздрогнул, а отец по ту сторону стены закричал:
– К черту предназначение! Не может быть большей трагедии, чем эта!
Молчание. Потом – снова голос Поля, неожиданно тихий и полный печали:
– Она – драгоценный камень, Эдуар. Она – сокровище. Любовь всей моей жизни. Как вы можете говорить мне о предназначении, когда она сидит здесь, рядом, запертая в четырех стенах? Когда ее приходится запирать, чтобы она не причинила какого-нибудь вреда себе или сыну? Когда она страдает бог знает какой ужасной формой умственной болезни? Что мне раса, когда моя Беатрис потеряна для меня?
– Отдайте мне мальчика, – твердо сказал Эдуар. – Даже если мою сестру уже нельзя спасти, мы все еще можем помочь ребенку.
Поль, грубо:
