Я, Мона Лиза

состоятельными.

— Я помню вас, — сказала я. — Вы были в Сан-Лоренцо, когда умерла моя мама.

— Я с прискорбием услышал эту весть, — сказал он, словно мы вели беседу на званом обеде.

— Зачем вы пришли?

У него были светло-голубые глаза — цвета льда, отражающего небо, — с черными расширенными зрачками, чуть сузившимися, когда он пристально посмотрел на меня. Горловина его туники была отделана белым горностаем, который только подчеркивал желтизну лица.

— Чтобы поговорить с вами о мессере Антонио, — ответил он.

— Он ни в чем не виноват, — затараторила я. — Он не знал, что я собиралась пойти к Джулиано. Он всего лишь поставлял шерсть в дом Медичи. Всем известно, насколько он предан учению фра Джироламо… Вы видели служанку из дома Медичи, Лауру? — Он поднял руку, призывая меня к молчанию.

— Мадонна Лиза, вам не нужно убеждать меня. Я вполне уверен в невиновности вашего отца.

Я, обессилев, повисла на прутьях.

— Значит, его освободили?

— Пока нет. — Он притворно вздохнул. — Положение у него довольно серьезное: некоторые приоры считают, что он связан с Медичи. Все охвачены каким-то безумием, даже наше правительство не избежало этой несчастной участи. Вчера ночью приоры вопреки моему совету повесили из окна этого самого здания конторщика, служившего у Лоренцо Великолепного. Видимо, именно этот господин помог в свое время Лоренцо изъять жульническим путем большую часть кассы приданого из городской казны. Я полагаю, вы сами успели убедиться, что народ настроен, уничтожить все и вся, связанное с именем Медичи. Люди гонфалоньера делают все возможное для усмирения недовольных, но… — Он еще раз вздохнул. — Многие дворцы пострадали от вандалов, немало домов сожжено. Особенно на виа Ларга, да и в других местах тоже.

— Мой отец близок с Джованни Пико, — сказала я, сердясь на саму себя за то, что голос дрожит. — Он может подтвердить, что отец вовсе не был другом Медичи.

— Пико?.. — пробормотал господин, сверкнув глазами. — Кажется, он был сторонником Лоренцо? Увы, он неизлечимо болен. Как мне сказали, страдания приковали его к постели, он не может даже говорить. Вряд ли он долго протянет.

— Тогда Лаура, служанка, сидевшая со мной здесь в камере. Она видела…

— Нельзя же просить приоров, чтобы они приняли на веру слова служанки из дома Медичи.

— Что же мне делать? Как я могу помочь? Отец совершенно ни в чем не виноват.

— Я пользуюсь кое-каким влиянием, — сказал мой собеседник с отвратительным спокойствием. — Ко мне прислушиваются Корсини и Черпеллоне, злейшие враги Пьеро. Я мог бы с ними поговорить, замолвить словечко за вашего отца.

— Правда? — Я с надеждой вцепилась в прутья, хотя меня невольно удивило одно: почему он до сих пор этого не сделал.

Он слегка прокашлялся.

— Это зависит полностью от вас.

Я выпустила из рук железные прутья и отступила на шаг. Мое долгое молчание вынудило его заговорить. Это был хладнокровный человек. Только этим можно объяснить, что он даже не покраснел, когда произнес следующее:

— Я вдовец. Слишком долго обходился без жены. Все это время я ждал, что Господь пошлет мне подходящую женщину, с покладистым характером, из хорошей семьи. Это должна быть молодая, сильная женщина, способная родить мне сыновей.

Я в ужасе уставилась на него, но он даже глазом не моргнул.

— Я давно уже за вами наблюдаю. Каждый раз, когда вы приходили послушать Джироламо, я не спускал с вас глаз. Знаете, вы очень красивы. Иногда вы оглядывались через плечо на толпу, и мне казалось, что, быть может, вы смотрите в мою сторону, на меня, потому что знаете, что я где-то рядом. Потому что вы тоже давно приметили меня. Я знаю, вы, мадонна, способны на великую страсть. У меня хранятся письма, которые вы писали своему будущему мужу. Никто в синьории пока о них не знает. И я позаботился о том, чтобы молодая женщина, сидевшая с вами в камере, хранила молчание. Никому не нужно знать, что вы хоть чем-то связаны с Медичи. Я могу уничтожить письма, я могу защитить вас и вашего отца от любых преследований.

Он помолчал, видимо ожидая от меня знака продолжать, но я стояла как громом пораженная. И тогда он впервые проявил волнение: слегка порозовел и уставился себе на ноги, нервно переступавшие на каменной плите.

Через несколько секунд он полностью успокоился и бесстрастно взглянул мне в лицо.

— Я хочу на вас жениться. Я испытываю к вам чувства и поэтому надеюсь…

— Не могу, — перебила я, уверенная, что он поймет мой отказ.

Лицо его стало каменным.

— Было бы печально, если бы вашему отцу пришлось и дальше страдать от пыток. Ужасно, если он умрет.

Если бы не разделявшая нас решетка, я бы накинулась на него и вцепилась прямо в горло.

— Я готова на все, лишь бы спасти отца! Но не могу выйти за вас. Я уже замужем за Джулиано де Медичи.

Он презрительно фыркнул, в глазах его мелькнула жестокость.

— Джулиано де Медичи, — сказал он абсолютно бесстрастным голосом, — мертв. Упал с лошади, пересекая мост Санта-Тринита, и утонул в Арно.

L

Наверное, Джулиано искал меня. Должно быть, он оторвался от враждебной толпы на площади Синьории и возвращался обратно во дворец Медичи. Вероятно, Пьеро к тому времени успел уехать, а может быть, и не успел, но Джулиано почему-то решил, что я вернулась в отцовский дом.

Мессер Франческо сказал, что отряд патрульных выловил тело Джулиано из реки. Его тут же отвезли к приорам, которые опознали утопленника и похоронили за городской стеной, прежде чем кто-либо успел осквернить труп. Расположение могилы держалось в тайне. Приоры не обсуждали это даже между собой, ибо поиски останков могли спровоцировать новые беспорядки.

Я не могу сказать, что было со мной потом. Не могу, потому что не помню. Говорят, что Господь в своей мудрости заставляет матерей забывать о муках деторождения, чтобы они потом не боялись вынашивать других детей. Возможно, Всевышний именно так, поступил со мной, чтобы я не побоялась полюбить еще раз.

Одно я помню: в ту же ночь я встретилась с отцом. Было темно, а легкая дымка только еще больше увеличивала темноту. Площадь Синьории была пуста, если не считать одного-единственного экипажа и солдат, нанятых синьорией для пеших и конных патрулей.

Кто-то забрызгал черной краской устрашающие изображения заговорщиков Франческо де Пацци, Сальвиати и Барончелли. Под взглядом их запятнанных лиц я, вцепившись в локоть мессера Франческо, сошла нетвердым шагом по ступеням дворца и шагнула в новый жуткий мир.

У подножия лестницы стоял нараспашку экипаж, поданный по приказу мессера Франческо. Там сидел отец. Помогая мне спускаться с лестницы, Франческо положил свою руку поверх моей и произнес, внезапно оробев, как юноша, только что начавший ухаживать:

— Вас ждет ужин. Я позаботился об этом.

Я уставилась на него, все еще не в силах хоть как-то отреагировать. За весь день у меня не было во рту ни крошки, но мысль о еде показалась мне отвратительной. Я отвернулась и забралась в экипаж.

Отец сидел, неловко привалившись к дальней стене и осторожно придерживая руку. Одна щека у него побагровела и так вздулась, что закрыла глаз. А рука…

Его пытали особым орудием — тисками. Большой палец оттопыривался под прямым углом, напоминая толстую сосиску; ногтя не было, а вместо него — открытая красная рана. То же самое сотворили с его указательным пальцем, который так же невероятно раздулся и торчал перпендикулярно к большому пальцу.

Увидев все это, я не удержалась от слез.