сырой, свалявшейся соломы, на которой, привалившись спиной к стене, сидел человек. Если и рост его соответствовал ширине плеч, то в камере с низким, нависающим потолком, он, наверное, вынужден был стоять, пригнув голову.
Окинув взглядом всю камеру, Граис насчитал в ней еще троих.
– Да пребудет с вами милость Поднебесного, добрые люди, – обращаясь одновременно ко всем, произнес Граис.
– И тебе того же, – усмехнувшись, ответил ему широкоплечий. – Давно уже никто не обращался ко мне столь уважительно.
– Каждый человек достоин доверия и уважения до тех пор, пока не докажет обратного, – ответил Граис.
Он по-прежнему стоял спиной к двери, не двигаясь с места, готовый в любую секунду отразить внезапное нападение. Он не знал, что за люди находились в этой камере, а поэтому, несмотря на слова шалея, утверждавшего, что камера эта спокойная, был настроен на ожидание самого худшего.
– Судя по словам, так ученый, – подал голос невысокий, худой, как жердь, человек, лежавший на соломе по левую руку от широкоплечего. Когда он чуть приподнялся, Граис заметил, что лицо коротышки было сильно заужено книзу, что делало его голову похожей на грушу. – Из храма – не меньше.
– Да какое там из храма! – возразил ему широкоплечий. Теперь, присмотревшись, Граис заметил на его лице широкую черную бороду, свалявшуюся и торчащую клочьями во все стороны. – Ты на его одежду посмотри – бродяга какой-то. Да не стой ты как вкопанный, – обратился он к Граису. – Проходи, устраивайся. Не в гости ведь пришел.
Граис подошел к стене, собрал охапку гнилой, влажной соломы и, прихлопнув ее сверху ладонями, присел, подобрав под себя ноги.
Камера, похоже, действительно была спокойной. Никто из ее обитателей не попытался сразу же указать Граису его место. Что ж, и на том спасибо шалею.
Граис прикрыл глаза и прижался затылком к неровному камню стены. Сейчас ему, первым делом, нужно было сосредоточиться и обдумать сложившееся положение. Сокамерники вели себя смирно, так что о них на время можно было забыть. Мешали только духота и вонь.
Возможно, все складывалось не так уж и плохо. Теперь вместо того, чтобы проделывать долгий путь в Меллению, Граису оставалось только дождаться прибытия в Халлат наместника. Беседа с ним может оказаться не менее результативной, чем встреча с Сирхом. Сирх – догматик, наместник же – человек, которого прежде всего беспокоят интересы империи. Граис собирался предложить ему преобразования, которые укрепят его власть и успокоят волнения среди коренного населения Йера. Хотя, с другой стороны, существовала незначительная возможность того, что… Эта мысль пришла в голову Граису только сейчас. Наверное, для этого ему нужно было вновь окунуться в атмосферу Йера, почувствовать себя одним из рядовых йеритов… Да, сейчас он понимал, что его выступление на стороне Сирха могло, вопреки ожиданиям Центра, привести не к мгновенному умиротворению Йера, а, напротив, – к мощному всплеску волны негодования, за которой последовал бы бунт, безжалостный и беспощадный. Кто бы мог подумать, что одни и те же слова, изрекаемые разными людьми, могут столь одинаково сильно и одновременно столь полярно влиять на умонастроения народных масс…
От размышлений Граиса оторвал несильный толчок в бок. Справа, припав на локоть, к нему подобрался бородатый.
– Эй, ты чего притих? – негромко спросил йерит.
– Размышляю, – ответил ему Граис.
– Ну и как?
– Что «как»? – не понял Граис.
– Какие мысли приходят в голову?
– Разные, – неопределенно ответил Граис.
– Это хорошо, когда есть о чем подумать, – не стал настаивать на прямом ответе бородач. – Тебя за что взяли?
– На площади возле нового храма наказывали отступников, – ответил Граис. – Кидали в них тухлые овощи. Я усомнился в том, что их вина заслуживает подобного наказания.
– Даже так? – бородач присвистнул и обернулся к остальным, как бы призывая их разделить свое удивление. – Ты что же никогда прежде такого не видел?
– Я давно не был в Йере, – ответил Граис.
– И только из-за этого тебя сунули в нашу камеру? – подал голос йерит с грушеобразной головой.
– Судебный исполнитель сказал, что мое дело должен рассмотреть сам наместник, – ответил Граис.
– Все мы здесь ждем суда наместника, – сказал бородач. – Да только твоя выходка того не стоит. Тебя бы следовало привязать к столбу рядом с теми отступниками, за которых ты вступился, – и все дела. Такие вопросы решает не наместник, а ми-шалей.
– Больно ты скор, – раздался со стороны старческий, скрипучий голос. – Раз мечом помахал, так сразу возомнил себя героем. А я тебе скажу, порою слово может оказаться покрепче стали. Давно ты слышал в последний раз, чтобы кто-нибудь открыто выступил в защиту отступников? Или хоть слово сказал против учения Сирха?..
Бородач ничего не ответил.
– Вот то-то! – споривший с ним приподнялся со своего места, и Граис смог рассмотреть лысого старика с запавшим ртом. – Почему, по-твоему, преследуют отступников? Да потому, что протест в душах людей для империи страшнее, чем открытый бунт, который легко можно подавить силой оружия!.. Что, кстати, и случилось с тобой, Грудвар… Или нет?
– Ты хотел поднять бунт против империи? – удивленно глянул на бородача, которого старик назвал Грудваром, Граис.
– Нет, – смущенно мотнул головой тот. – Какой там бунт… Так…
– Разбойник он, – громко произнес старик.
– А хоть и разбойник! – крикнул, повернувшись в его сторону, Грудвар. – Что с того? Я ведь не йеритов грабил! Мы со Слимом, – бородач кивнул в сторону сидевшего рядом с ним грушеголового, – пытались захватить караван с продовольствием, отправленный наместником в Кахим!
– Вдвоем? – изумился Граис.
– Десять нас было, – помрачнев, ответил Грудвар. – Остальных убили. Бариин только вчера умер от ран в этой камере…
– Что вам – за целый караван, что мне – за авоську с едой, – приговор будет один, – хихикнул старик.
– Как это, за авоську с едой? – удивленно спросил Граис.
– А вот так, – развел руками старик. – Хотел отнести своему сыну поесть, а меня по дороге схватили и приволокли вот сюда.
– Начал рассказывать, так говори все до конца, – обращаясь к старику, сказал Грудвар.
– А мне скрывать нечего, – ответил старик. – Мой сын тоже из отступников. После того, как его приятелей арестовали и выслали на соленые земли, он сам из Халлата ушел. Скрывался у пастухов, а я ему время от времени относил поесть.
– Если твой сын просто отступник, почему же ты ждешь суда наместника? – снова удивился Граис.
– Кто-то из соседей донес, что сын его прячется не у пастухов, а ушел к вольным, – объяснил Граису приятель Грудвара Слим.
– К вольным? – все больше удивляясь, переспросил Граис.
О вольных упоминал вчера в разговоре с ним и Фирон. Однако в памяти ксеноса не содержалось никакой информации, хоть как-то связанной с понятием «вольные».
– Да, приятель, – похлопал Граиса по плечу Грудвар. – Видно, далеко от Йера ты странствовал. Вольные – это и есть те самые бунтовщики, про которых твердят на каждом углу. Мы с приятелями тоже собирались к ним податься, да только дорогу отыскать не сумели.
– Так значит, открытое сопротивление империи уже существует? – обращаясь одновременно ко всем,
