– Горшкова, точно, Горшкова, – не поднимая головы, тихо пробубнил Сойкин.
– Когда мы услышали выстрелы…
– Сколько?
– Я же сказал, нас было трое. Если не считать находившихся в палате больных. В соседних палатах, в операционных, в перевязочной выстрелы тоже слышали. Во всяком случае, те, кто находился в сознании.
– Сколько было выстрелов?
– Я не знаю.
– Много?
– Да.
– Стрельба велась очередями?
– Полагаю, что да… По большей части.
– Были и одиночные выстрелы?
– Возможно… Вы знаете, вот в том, о чем мы сейчас говорим, я точно ничего не смыслю. Выстрел из пистолета я на слух не отличу от выстрела из охотничьего ружья. Так что лучше и не спрашивайте меня об этом. Вот если бы, скажем, где-нибудь неподалеку пушка бабахнула…
Ульгер Янович неожиданно улыбнулся и закатил глаза. Мечтательно вроде как.
Похоже, в этой больнице все не в своем уме, глядя на врача, подумал Беккер.
– Так что же произошло потом? – спросил Ржаной. И, дабы вновь не нарваться на бессмысленный обмен вопросами и ответами, сразу уточнил: – После того, как вы услышали стрельбу.
– Нам показалось, что мы услышали стрельбу, – уточнил в свою очередь Инолиньш.
– Верно, верно, – кивнул несколько раз Сойкин.
Трудно, да что там, почти невозможно было понять, относились ли его слова к тому, что сказал коллега, или к тому, о чем он сам сейчас думал? Да и думал ли он вообще о чем-то? Быть может, разум его пребывал в состоянии покоя и осознания абсолютной бессмысленности всего сущего, откуда до нирваны уже рукой подать?
– Вам показалось, что вы что-то услышали? Или, когда вы услышали какие-то звуки, вам показалось, что они похожи на выстрелы?
Инолиньш с интересом посмотрел на задавшего вопрос Ржанова.
– А знаете, господин криминалист, вы умеете расположить к себе людей.
– Знаю, – коротко кивнул Ржаной. Хотя и не понял, к чему именно относится сделанное врачом замечание. – А еще я задал вопрос, на который так и не получил ответ.
– Мы услышали стрельбу. Во всяком случае, я был почти уверен, что это именно звуки выстрелов. Тем более когда рядом находится особое отделение…
– Насколько нам известно, в особом отделении вашей больницы никогда прежде не случалось никаких чрезвычайных происшествий.
– Верно, – кивнул Инолиньш. – Но даже ребенку должно быть понятно, что если поблизости находится что-то, запертое за железными дверями, которые охраняют вооруженные люди, значит, рано или поздно дело может и до стрельбы дойти.
– Вы ошибаетесь, господин Инолиньш.
– Разве? – высоко вскинув брови, врач сделал вид, что страшно удивлен. – Стрельба-то ведь все же началась.
Посмотрев друг на друга, криминалисты, не сговариваясь, решили, что не стоит развивать эту тему.
– Значит, услышав стрельбу, вы отправились посмотреть, что там происходит?
– Нет.
– Но вы сказали, что были в особом отделении.
– Да, но после.
– После чего?
– После того, как отправил туда дежурную медсестру.
– Зачем вы ее туда отправили?
– Чтобы она выяснила, в чем там дело.
– А никого другого отправить было нельзя?
– Простите, у меня нет под рукой бравых патрульных.
– Черт с ними, с патрульными! Вы отправили женщину туда, где стреляли!
– Я не посылал ее под пули. Ей нужно было всего лишь узнать, что происходит.
Врач и криминалист непонимающе смотрели друг на друга. При этом непонимание каждого было искренним. Граничащим с растерянностью и недоверием.
– Хорошо. – Чтобы успокоиться и привести мысли в порядок, Ржаной медленно опустил вниз руку с раскрытой ладонью, как будто придавил все негативные эмоции к полу. А после смял, как листок, и выкинул, постаравшись, чтобы они не угодили кому-нибудь в карман. – Сестра вернулась и сообщила вам…
– Что в особом отделении, похоже, случилась бойня.
– Как она об этом догадалась?
– Она подошла к дверям особого отделения, которые, как водится, были заперты, и нажала кнопку переговорника. Естественно, ей никто не ответил. Но включился экран переговорного устройства. То, что она увидела, было достаточно для того, чтобы понять, что происходит в отделении.
– Она так и сказала?
– Да, примерно так. В общем, было понятно, что там все мертвы. После этого я позвонил Петру Фомичу, сообщил ему о случившемся и пошел сам взглянуть на место происшествия.
– Один?
– Конечно. Сестра не изъявила желания снова туда возвращаться. А Жилонин должен был оставаться с больным.
– Вы рассчитывали открыть дверь в особое отделение?
– Я понятия не имел, как это сделать. Да, честно говоря…
– Да?..
– Если бы и знал, то не стал бы открывать.
– Даже если бы увидели на экране живых раненых людей, которым требуется немедленная медицинская помощь?
– Даже в этом случае.
– Почему?
– Я понятия не имею, чем вы там у себя занимаетесь. Но, по всей видимости, чем-то очень нехорошим. Недаром же вы двери держите на запоре. А раз так, мне бы не хотелось, чтобы то, что вы прячете за этими дверями, оказалось снаружи. Хотя когда-нибудь это все равно случится. Если уже не произошло.
– А как же клятва Гиппократа?
– Исход все перечеркнул. Все клятвы, присяги и обязательства, данные до Исхода, ныне уже недействительны.
– Что же тогда заставляет вас продолжать выполнять свой врачебный долг?
– По-видимому, то же самое, что заставляет вас мешать мне выполнять мой врачебный долг. – Лицо у Инолиньша, когда он говорил это, было, как у индейца, у которого на спине бритвой вырезали схему Московского метрополитена. – У вас еще есть вопросы?
– Полно. – Ржаной жестом предложил Беккеру продолжить опрос свидетеля.
– Когда мы приехали, экран переговорного устройства особого отделения работал в режиме пяти камер, установленных в разных помещениях.
– Да, я увидел то же самое.
– Что-нибудь из увиденного не показалось вам странным?
– Вы что, смеетесь?
– Нет. Я задал вам вопрос.
– Ну, хорошо… Значит, странным, говорите? – Инолиньш приподнял голову, как будто совершенно неожиданно для себя увидел на потолке что-то интересное, и поскреб ногтем подбородок с небольшой, аккуратной ямочкой. – Нет, странным мне там ничего не показалось. Скорее уж отвратительным, мерзким и
