– Плохая собака, – сказал он.
– Точно, Сережик, – поддержал его мужик, вставляя кол на прежнее место в изгородь.
Сережик поднялся на ноги, аккуратно, как ребенок, прижал к груди перевязанную руку и, сунув за щеку протянутую Алевтиной карамель, пошел к дому.
Чуть позже я нашел Сережика в сараюшке на берегу реки. Он неподвижно сидел на полу, спиной к двери.
– Как рука, Сережик? – поинтересовался я.
– Нормально, – не оборачиваясь, ответил он.
– Болит?
– Нет.
– Давай я посмотрю, – предложил я. И для убедительности добавил: – Я в армии фельдшером был.
– Да не на что там смотреть. – Сережик наконец-то обернулся на меня. – Плохая собака, – сказал он тем же ровным, бесцветным голосом, что и возле магазина. – Не нужна она в деревне.
– Ну, я думаю, теперь-то ее уже не выпустят из дома, – постарался успокоить его я.
Сережик, оттолкнувшись рукой от пола, пододвинулся поближе к деревне глиняных человечков. Рука его медленно потянулась к тому ее краю, где на полу был нарисован дом, в котором поселилось семейство Трониных. Он взял в руку фигурку, изображающую Наутилуса, поставил на ладонь и показал ее мне.
Я не знал, что сказать.
– Плохая собака, – снова произнес Сережик.
Я только молча кивнул.
Быстрым кистевым движением Сережик разорвал фигурку собаки надвое.
Впервые я увидел, что он не вмазал ненужные куски глины в общий ком, а просто отбросил их в сторону.
Новость сообщила на следующий день за обедом баба Катя:
– Слыхали, собака-то, которая Сережика покусала, под косилку попала. Прямо пополам ее перерезало.
– Что она на поле-то делала? – глупо спросил я, ошеломленный столь неожиданным сообщением.
– Да кто ж ее знает, – пожала плечами баба Катя. – Только хозяин злится, говорит, что наши мужики собаку нарочно убили.
– Да кому нужна его собака! – возмущенно воскликнул я.
– Сам виноват, – спокойно произнес Сережик. – Его же предупреждали, чтобы держал собаку на привязи.
Прекратив есть, он пристально посмотрел сначала на бабу Катю, потом перевел взгляд на меня.
– Ведь правда же, он сам виноват?
Я неопределенно пожал плечами и уткнулся в тарелку со щами.
После обеда я устроился на своем излюбленном месте на ступеньке крыльца и положил на колено раскрытую тетрадь.
Жара стояла невыносимая, и, может быть, именно поэтому перегретый мозг отказывался выдавать какие-либо осмысленные, связные фразы. Прищурив глаза, я посмотрел на раскаленное небо и, на мгновение ослепленный его голубизной, вспомнил глаза Сережика в тот момент, когда он произнес: «Он же сам виноват?» Только сейчас я понял, что он имел в виду, что хотел услышать в ответ. Вчера я был свидетелем того, как Сережик уничтожил глиняную фигурку Наутилуса, а сегодня несчастный уродец погиб. И Сережик, считающий игрушечную деревню такой же абсолютной реальностью, как и настоящую, чувствовал в этом свою вину.
Я отправился к реке, надеясь застать Сережика в сараюшке, но его там не было. Взглядом я нашел на полу квадрат, обозначавший дом, в котором жили Тронины. Все фигурки, за исключением уничтоженной вчера, были на месте. Я почувствовал странное облегчение, как будто пришел сюда не затем, чтобы найти Сережика, а чтобы убедиться в том, что ни с кем из обитателей глиняной деревни больше ничего не случилось.
Раскаленный до белого цвета диск солнца, миновав зенит, начал уже медленно клониться к верхушкам деревьев, но жара и не думала спадать, как будто все, чего коснулись лучи безжалостного светила, начинало само излучать в пространство одуряющий зной.
Я понял, что сегодня не смогу выдавить из себя ни строчки. Это стало абсолютно ясно, стоило мне только, покинув сараюшку, окунуться в зеленый кисель распаренной листвы. Я решил не возвращаться домой, а пройтись вдоль реки, забравшись поглубже в тень ивняка, где присутствовала хоть какая-то иллюзия прохлады. По дороге я пару раз, не раздеваясь, забирался в воду, но и это не принесло облегчения, поскольку вода напоминала парное молоко, а намокшая одежда мгновенно высыхала, едва соприкоснувшись с сухим, прожаренным воздухом.
Река пересекала проселок в километре от деревни. К тому времени, когда я вышел на него, обезумевшее солнце уже агонизировало, падая за частокол леса.
Дом, в котором поселилось семейство Трониных, стоял по левую сторону от дороги, если идти от реки, вторым с конца деревни. Проходя мимо него, я прибавил шагу, не имея ни малейшего желания встречаться с его новыми хозяевами. Однако копавшийся в машине Тронин, заметив меня, призывно замахал руками и даже затрусил мне навстречу, хотя, если судить по тому, как неловко он переваливался с ноги на ногу, можно было сделать вывод, что это было далеко не самым любимым из его занятий. Хотя бы просто из вежливости мне пришлось остановиться.
Жара, похоже, достала даже Тронина, если он решился-таки сменить кожаный пиджак на джинсовую куртку.
– Слыхали?!. Слыхали… что… с моей… собакой… сделали?!
Тронин выталкивал из себя слова, словно большие куски желе, сглатывая окончания. Пробежав всего каких-то тридцать метров, он сбил дыхание. Про себя я даже усмехнулся, бросив взгляд на его живот, господствующий над всеми остальными частями тела. Но, увидев глаза Тронина, – бесцветные, похожие на обсосанные прибоем голыши, – я не то чтобы понял, а каким-то неведомым, но в то же время хорошо знакомым каждому шестым чувством ощутил, что его душит вовсе не избыток жира под кожей, а безотчетная, не находящая выхода злоба, ставшая уже почти привычной, как не желающая сходить бородавка под коленкой.
– Убили собаку… Сволочи… Пополам разрубили… А потом на поле подбросили, вроде как сама под косилку попала…
Я попытался убедить его в том, что скорее всего просто произошел несчастный случай, но Тронин, похоже, даже не расслышал моих слов.
– Ничего… Закончу дом, забор поставлю, такого зверя на цепь посажу, что и мимо проходить будут бояться!
Мерно и нудно, как диктор, читающий сводку погоды, Тронин выдавал проклятие за проклятием в адрес безымянных злодеев и завистников, строил планы мести, один ужаснее другого, другой коварнее третьего…
Оказавшись невольно катализатором, вызвавшим этот нескончаемый поток, я вовсе не собирался становиться еще и сточной канавой для него. После изнурительно жаркого дня у меня не было ни сил, ни желания возводить плотину из собственных слов. Я рассматривал двор за спиной Тронина и никак не мог прийти к окончательному решению: развернуться и уйти молча или же все-таки высказать перед этим Тронину свое мнение о нем?
Должно быть, Тронин заметил мой взгляд. Внезапно умолкнув, он посмотрел через плечо.
Двор перед домом был превращен в подобие строительной площадки. Забор вдоль дороги повален, палисадник, в котором прежде росли цветы с желтыми соцветиями-шарами на тонких, высотой почти в человеческий рост стеблях, был раздавлен поддонами с кирпичом, кособокими стопками шиферных листов и огромным, неровно сложенным штабелем отесанных бревен, подпертым для устойчивости парой кольев. По всему двору были разбросаны полураскрученные рулоны рубероида, клочья стекловаты и какая-то железная арматура.
– Процесс пошел, – прокомментировал весь этот хаос Тронин. – Материал уже завезли. На днях мужички-строители подъедут.
