настаивал на том, что во всем виноват колдун Дубовой, который на днях по телевизору разные пасы руками делал. Марья Сергеевна видела во всем происки западных спецслужб, которые таким образом хотят разрушить наше государство. Я же думал о другом: почему, зная, что у меня проблемы с памятью, я не испытываю при этом ни малейшего дискомфорта? Глядя на бодро вышагивающих по экрану людей, которых я должен был узнавать в лицо и знать по имени, я не напрягал мучительно память, пытаясь вспомнить, кто же они такие, как бывает, когда на улице с тобой вдруг поздоровается на первый взгляд совершенно незнакомый человек, который потом окажется бывшим одноклассником. Я понял главное – люди, суетящиеся на экране, мне абсолютно безразличны. Мне нет до них никакого дела. Точно так же, как, по всей видимости, и им до меня.
Вот такая необычная ситуация вырисовывалась. И что с ней делать… А, собственно, почему что-то нужно было делать? Мир не горел и не шел ко дну. А дома меня ждала Любаша. Все, как обычно.
Любаша сидела перед телевизором. Происходящее на экране настолько захватило ее, что она даже про ужин забыла. Что, в общем-то, было к лучшему – не надеясь на кулинарные способности подруги, я предусмотрительно перекусил по дороге.
– Что новенького? – поинтересовался я. Так, между прочим.
– Да тут один, – Любаша заглянула в блокнот, лежавший рядом с ней на диване, – депутат битый час возмущался из-за того, что его во Францию не пустили.
– Почему?
Я тоже сел на диван, кинул руки на спинку.
По телевизору шла реклама надувного дома.
– Тот, что депутатом себя называет, говорит, что он государственное лицо и во Францию едет не по своей прихоти, а исключительно по государственным интересам. Французы же утверждают, что знать не знают, о чем он толкует, понятия не имеют, кто он такой, а потому требуют, чтобы он оформил визу в общем порядке.
Так, значит, это уже и до Европы докатилось. Интересно, они там у себя только наших деятелей не признают или и своих тоже?
– Еще мужик, весь какой-то помятый и одетый небрежно, выпучив глаза, уверял всех, что он мэр, – продолжала Любаша, сверяя терминологию с записями в блокноте. – Говорил, что раз уж мы все его избрали, то и уважать должны.
– За что уважать-то? – спросил я машинально.
– Ну, он много чего перечислил, – Любаша снова заглянула в блокнот. – Только, по-моему, врал он безбожно – одному человеку такое не под силу.
– А как президент?
– Ну, он тоже несколько растерян. Когда прилетел в Москву, его никто, кроме жены, встречать не пришел. И даже машину, чтобы отвезти в Кремль, не прислали.
– А почему в Кремль? – удивился я.
– Он там работает.
– Серьезно?
– Да.
– Там же одни музеи.
– Концертный зал еще есть, – напомнила Любаша.
– Верно, – согласился я. – Но президент, он же…
Я задумался, не закончив начатую фразу. Помнится, я где-то слышал, что президент – лицо публичное. Публичность, как я понимаю, означает необходимость периодически появляться на публике. Так, может быть, президент – это наша самая яркая эстрадная звезда? Мастер разговорного жанра?
– Тут любопытная передачка была, – сказала Любаша. – К людям подходили на улице и показывали им разные фотографии.
– Что за фотографии?
– Говорили, что известные люди – государственные деятели. Но никто никого не узнал. То есть называли разные имена, да все не те. А к концу передачи ведущий уже и сам не помнил, что за люди на фотографиях у него в руках.
Ситуация вокруг так называемых политиков и государственных деятелей развивалась с невероятной быстротой. Ради красного словца можно было бы даже сказать «с катастрофической стремительностью», да только никакого ощущения грядущей катастрофы не было. Ни у кого. Абсолютно. Все шло своим чередом.
Сначала из сетки телепередач исчезло значительное число общественно-политических программ. Поскольку программы эти мало кто смотрел, а вместо них стали показывать научно-популярные фильмы про жизнь дикой природы и дальние страны, недовольных не было. Затем закрылся целый ряд печатных изданий соответствующей направленности. Люди перестали покупать газеты, потому что не понимали, о чем в них пишут. Да и сами журналисты, похоже было, уже на автомате использовали стандартные словесные конструкции, не зная толком, к чему их пристроить.
Спустя неделю на улицах стали появляться странные люди. Все они были уже немолоды, одеты в некогда дорогие, но теперь имеющие совершенно непрезентабельный вид, затасканные, рваные и грязные костюмы. Также отличительной особенностью этих невесть откуда появившихся людей была четырех- пятидневная щетина на лице, всклокоченные волосы и совершенно безумный – но у каждого безумный по- своему – взгляд. А еще от них дурно пахло. Не как от бездомных бродяг, а как-то совершенно особенно, еще противнее. Особенно много их было в районе Тверской улицы. Хватая за руки прохожих, они называли себя народными избранниками, в доказательство чего показывали однотипные значки на лацканах пиджаков и красные книжечки удостоверений. При этом они требовали денег и уважения к себе. В первую очередь – денег. Отдельные, совсем тугие на голову особи заявляли, что их должны накормить в ресторане, а потом на машине отвезти на дачу.
Напуганные этими приставаниями, добропорядочные граждане обращались за помощью к не так давно появившимся на улицах очень вежливым и исполнительным полицейским, пришедшим на смену тем, кто был до них, тоже имевшим отношение к каким-то государственным органам с названием, за ненадобностью моментально вылетевшим у всех из головы. Полицейские быстро навели на улицах порядок, препроводив так называемых «народных избранников» в подмосковный пансионат для душевнобольных, который почему-то окрестили «Белым Домом». Там кого только не было – чиновники и министры, пресс-секретари и мэры, губернаторы и особые уполномоченные, генералы и послы. Был даже свой президент. Тот самый. Только про него быстро все забыли. Впрочем, так же, как и про всех остальных.
Когда я смотрел последний репортаж из этой странной психушки, больной, называвший себя премьер- министром, все грозил с экрана пальцем и кричал:
– Вы без нас пропадете! Все пропадете!
И действительно, было поначалу такое опасение – не сможет страна существовать без официальных представителей государственной власти. Оказалось – ничего, нормально, живем даже лучше, чем прежде. Принцип самоорганизующейся структуры оказался намного эффективнее государственной власти. По крайней мере, в этой стране.
А мы с Любашей ждем первенца. Врачи обещают мальчика. И станет жить этот мальчик в мире, в котором не будет ничего из того, что когда-то знали, но благополучно забыли его родители. Я ему уже завидую.
УТРО ПАТРИАРХА
Закончив утренний туалет, Зам-21 вышел из дома, остановился на пороге и окинул взглядом окрестности. Ему понравилось то, что он увидел. И подумал Зам-21, что это хорошо.
Залитая солнцем лужайка казалась изумрудным небом, упавшим на землю. Сначала Зам-21 хотел сравнить свою чудесную лужайку с морским заливом, но он никогда не видел настоящего моря, а потому решил, что лучше не перебирать с метафорами. От пешеходной дорожки лужайку отделяла невысокая живая изгородь. Зам-21 сам выбрал для изгороди можжевеловые кустики. Ему нравился запах можжевельника и мелкие голубовато-розовые цветочки, обсыпавшие ветки, будто переливающиеся на солнце капли росы. Да, это было хорошее сравнение. Зам-21 остался доволен. Слева и справа, обозначая
