Двое бешеных принесли бесчувственное тело Ильи. Беседовавший со Стиновым бешеный, сразу же потеряв интерес к разговору, включился в процесс подготовки к экзекуции.
Тело Ильи уложили на лестницу и так же, как до этого Уорнера, привязали за горло и щиколотки. Руки сложили вместе и не связали, а только перехватили проводом в запястьях, чтобы они не свисали по краям лестницы.
Стинову было видно, что монах, хотя и потерял много крови, все еще дышит. Игорь даже представить себе не мог, какие мучения испытывает человек, когда его тело постепенно поглощается полем стабильности, но, судя по тому, что говорили бешеные, лучше бы монаху сейчас быть мертвым. О том, что следом за Ильей и его ожидает та же самая участь, Стинов предпочитал не думать, чтобы не давать возможности паническому страху затуманить разум.
Особой надежды на внезапное спасение Стинов не питал. Но пока он был жив, он старался сохранять спокойствие и выдержку. Неожиданная возможность могла представиться в любой момент, нужно было только заметить ее и не упустить. В одиночку пробиться сквозь строй бешеных, не имея другого оружия, кроме заточенной пряжки, нечего было и пытаться. Рассчитывать на успех можно было, только используя фактор непредсказуемости. В любую секунду он должен быть готов к нестандартным действиям, которых бешеные от него не ожидали.
Впрочем, пока это была всего лишь теория, разработка которой давала Стинову возможность бороться со страхом. Но выхода из безнадежной ситуации все еще не намечалось.
Бешеные подняли лестницу с привязанным к ней монахом и начали выталкивать ее в проем. Когда между зеленой плоскостью поля и пятками приговоренного осталось чуть более пяти сантиметров, бешеные остановили движение.
– Смотри, поп, – сказал один из них, обращаясь к Стинову. – Сейчас мы прижжем твоему приятелю пятки.
Очень медленно, стараясь не делать резких толчков, бешеные продвинули лестницу еще немного вперед.
Крик, вырвавшийся из горла монаха, когда его ступни коснулись поля, казалось, должны были услышать в самых дальних секторах Сферы. В нем слились вместе боль, отчаяние и ужас. Вопль звучал, не прекращаясь, на одной высокой ноте, сопровождаемый дьявольским улюлюканьем и безумным хохотом наблюдавших за мучениями монаха бешеных.
Не в силах слышать этот ужасающий гвалт, Стинов попытался зажать уши локтями связанных за головой рук и едва не задохнулся, затянув резким движением удавку на шее.
Тело монаха изогнулось дугой и стало дергаться из стороны в сторону. Это были не попытки освободиться от пут, а конвульсивные движения умирающего, а быть может, уже мертвого тела. Но по какой-то необъяснимой причине они не прекращались, а, наоборот, становились все более интенсивными, приводя в неописуемый восторг глазеющих на бесконечную агонию бешеных.
Задвинув тело монаха в поле по пояс, они вдруг потянули лестницу назад. Изуродованный обрубок человеческого тела, привязанный за горло, извивался, как перекрученное резиновое кольцо, продолжая при этом испускать душераздирающие крики. Кровь, хлещущая из разорванных внутренностей, попадала на зеленую плоскость поля и бесследно исчезала. Лестница ходила ходуном так, что нескольким бешеным, чтобы удержать ее, пришлось навалиться на противоположный конец.
Бешеные наслаждались отвратительным зрелищем противоестественной, растянутой до бесконечности смерти.
Ужас, который уже невозможно было контролировать, сдавил сердце Стинова холодными когтями. Стинову хотелось умереть прямо сейчас, не дожидаясь того момента, когда его привяжут к лестнице и начнут толкать в сторону поля, которое не даст ему мгновенного избавления от страданий, а будет поддерживать в нем жизнь до тех пор, пока не поглотит целиком.
На какое-то мгновение у Стинова от страха помутилось сознание. Сам не понимая, чего он хочет добиться, спастись или получить смертельный удар, Стинов оттолкнул плечом стоявшего рядом с ним бешеного и кинулся прочь от дыры в стене сектора.
Его сбили с ног, прижали к полу, но бить не стали. Его берегли для следующего действия жестокого представления.
Лежа на животе, прижатый к полу усевшимися на него сверху бешеными, Стинов быстро пришел в себя. Бессмысленно было ругать себя за глупую, опрометчивую попытку к бегству, заранее обреченную на неудачу. Он не смог удержать под контролем свои эмоции. А кто смог бы на его месте? Кто смог бы безучастно наблюдать за жуткими мучениями умирающего человека, зная, что через несколько минут то же самое ожидает его самого?
Стинов вдавил лоб в грязный, холодный пол и стиснул зубы, стараясь удержать рвущиеся наружу рыдания. «Конец… Конец… Конец… – безостановочно звучало у него в голове. – Конец всему…»
Внезапно ему показалось, что он ощутил слабое, едва заметное дуновение свежего воздуха, в котором не присутствовало затхлости и гнилостной вони, характерных для места обитания бешеных. «Жизнь прекращается не тогда, когда ты не способен шевельнуть даже пальцем, а в тот момент, когда твой разум становится не способным рождать новые идеи», – вспомнил Стинов слова учителя Лига. Что ж, он умрет, если так уж ему суждено. Но он сумеет лишить бешеных удовольствия от созерцания его предсмертных страданий. Когда его привяжут к лестнице и выдвинут за стену сектора, он перережет путы и спрыгнет вниз. Он сам сделает шаг навстречу собственной смерти.
Мысль эта не доставила Стинову особой радости, но вселила в душу покой и уверенность. Теперь он знал, что должен был сделать.
Гулко ударилась брошенная на пол лестница – те несколько метров, что остались от ее первоначальной длины. Сидевшие на Стинове бешеные схватили его и поволокли к проему в стене. Стинов пытался сопротивляться, но его положили на ступени лестницы и начали привязывать.
– Погодите! – крикнул вдруг один из бешеных. – А что, если запустить этого головой вперед!
– Так он сразу же окочурится, как только ему оторвет голову, – возразил ему другой.
– Не скажи, – продолжал настаивать первый. – Помнишь толстяка из сектора Архимеда? Он даже без головы продолжал размахивать руками. Правда, кричать он уже не мог, только горло его сипело да отплевывалось кровью.
