Национализм

Тем не менее в «Национализме» сам термин «публичная сфера» употребляется Калхуном всего лишь дважды: в замечаниях о том, что публичная сфера наряду с экономикой была одной из форм самоорганизации гражданского общества (c. 150) и что, в случае с китайским национализмом, внутренняя публичная сфера «сама по себе была важна для появления националистической мысли» (c. 192).

95

Наличие различных позиций в публичной сфере предполагается самой логикой ее устройства, так как если бы все участники публичной сферы занимали одинаковую позицию, в ней не было бы никакой необходимости (Calhoun 2002b: 165).

96

Именно механизмами социального воспроизводства и сознания социальной солидарности, а не «подлинностью» или ценностью культурного содержания объясняется сохранение «изобретенных» традиций: «Люди, которые читали Хобсбаума, по-прежнему встают под национальные гимны, записываются в армии и считают, что у них есть „родные“ страны, когда они мигрируют» (Calhoun 2001a: 454).

97

Подобное идеологическое неузнавание обусловлено тем, что теперь принято называть «методологическим национализмом» социальной и политической теории. «Методологические националисты» не обязательно должны открыто стоять на националистических позициях; напротив, к ним относятся теоретики, подход которых к рассмотрению аналитических проблем сформирован под неявным влиянием риторики национализма и которые являются носителями соответствующего социального воображаемого (Calhoun 2002c: 876). Основные идеи националистических мыслителей начала XIX века к началу XX столетия стали казаться само собой разумеющимися при рассмотрении культуры и общества. Националистический дискурс определил сам способ осмысления общества и идентичности, а «идея нации свелась к скрытому влиянию или предпосылке большей части социальной науки, а не основному объекту теоретического внимания» (Calhoun 1998: 8). Это позволяет объяснить растерянность многих теоретиков в начале 1990-х годов, которые оказались неспособными не только предсказать, но и объяснить «повторное появление» национализма: «Формирование социальной науки во время прошлого fin de siècle привело к тому, что социальные ученые оказались застигнутыми врасплох возрождением национализма во время нынешнего fin de siècle» (Calhoun 2001a: 455).

98

Cхожие доводы приводятся также когнитивистской социальной теорией, например, Роджерса Брубейкера, который призывает к отказу от самой категории идентичности в пользу изменчивых и ситуативных «идентификаций». Калхун соглашается с тем, что одна и та же идентичность может служить «подвижным идентификатором» («fluid identifier») (Calhoun 2003c: 56), то есть иметь различное значение и менять свое содержание в зависимости от контекста, но он также отмечает, что идентичности часто создаются путем внешней категоризации, аскрипции и дискриминации, которая выходит за рамки индивидуального выбора (Calhoun 2003a: 536; 2004: 250).

99

Подобно тому как не существует одного национализма, на доктринальном уровне не существует и одного космополитизма. Калхун выделяет несколько его разновидностей: политический (Дэвид Хелд), социальный (Ульрих Бек), этический (Марта Нуссбаум), эстетический (Хоми Баба, Салман Рушди) и психологический (Ричард Сеннет), предполагающий активное принятие многообразия, а не просто терпимость (Calhoun 2003a: 537–540; 2004: 234).

100

Такая интеллектуальная позиция сама по себе сопряжена с материальными преимуществами и привилегиями — «правильные» паспорта, облегченная процедура получения виз, международные кредитные карты, скидки для постоянных клиентов авиакомпаний, приглашения от организаторов международных конференций и т. д. (Calhoun 2002c: 872; 2003a: 541; 2004: 245).

101

Калхун подчеркивает, что речь идет о сравнительной успешности проекта национального государства, который завладел международным воображением с середины XVII века (Calhoun 2004: 234), так как в действительности национальное государство всегда было сложнее его описаний у националистов и современных космополитов.